Я задержал дыхание, потому что не знал, как мне на это реагировать. Я попробовал понять по ее глазам, говорит ли она всерьез. Возможно, госпожа Хенкель изволит шутить? Но она не подала виду, ее глаза были серьезны и чисты. Поэтому, совершенно обнаглев, я бойко ответил: «Москву окружает кольцевая автомобильная дорога, за этой дорогой как раз и начинается Сибирь. Русский язык, — продолжал я, — самый богатый на земле (что, возможно, и не было ложью) и имеет множество диалектов. Например, армянский, грузинский, еврейский и другие». Она не разгадала моей злой шутки и сказала в заключение: «Я так и думала».
Потом, обдумав свое поведение, я пришел к выводу, что оно было правильным. Если бы я ответил ей, что Узбекистан как государство почти на полтора тысячелетия старше, чем Россия и Германия, а Сибирь лежит за Уральскими горами и принадлежит к другой части света, она бы истолковала мои слова как чистую издевку. В сущности, думал я, у нее достаточно денег для того, чтобы иметь достаточный образовательный уровнь.
Этими мыслями я и по сей день успокаиваю свою совесть.
ФАЛИН В БОННЕ. 1971 год
В 1971 году я должен был возвращаться в Москву. В среднем пребывание советского дипломата за границей продолжалось тогда пять лет. Точного правила на сей счет не существовало. Во всяком случае, ностальгия мучила меня все сильнее. Мы с женой уже начали собирать чемоданы, когда в Бонн прибыл наш новый посол Валентин Фалин. Он попросил меня задержаться в Бонне еще на годик и помочь ему наладить контакты со средствами массовой информации. Нина и я приняли предложение и согласились и позднее не пожалели об этом. Ведь наступали новые времена.
Семен Константинович Царапкин, предшественник Фалина, был вполне опытным дипломатом, но его опыт был приобретен во время холодной войны. В 1969 году к власти в Федеративной Республике Германии пришли социал-демократы, и на горизонте забрезжила надежда, что отношения между Советским Союзом и ФРГ смогут впредь развиваться быстро и конструктивно. Западногерманская пресса дралась за возможность представить нового советского посла. Вскоре его пригласил к себе западногерманский Союз журналистов. Встреча состоялась в Федеральном ведомстве по печати ФРГ. Игра в вопросы и ответы продолжалась в течение полутора часов, и обе стороны остались ею довольны. Порядка ста присутствовавших на встрече журналистов задали десятки вопросов, и среди них те, что имели целью испытать нового человека Москвы. Своей непринужденной манерой держать себя Фалин завоевал большую симпатию. Так, на вопрос: «Каковы ваши отношения с Китаем?» — он с улыбкой ответил: «Лучше, чем у вас. Мы хотя бы поддерживаем дипломатические отношения». Присутствовавшие отдавали должное его находчивости в принятой в Германии манере — стуча рукой по столу. Прежде в мои задачи входила запись официальных переговоров в Бонне и Берлине, а также составление проектов телеграмм. Но не при Фалине. На мой вопрос: «Должен ли я что-нибудь записать?» — он всегда отвечал: «Нет, спасибо, я сделаю это сам». И так получилось, что я никогда не знакомился с записями и телеграммами Фалина. Как говорится, о чем не знаю, то меня не волнует.
За последующие месяцы сильного интереса средств массовой информации к Фалину он познакомился почти со всеми издателями и главными редакторами авторитетных немецких газет и журналов. Среди них были Рудольф Аугштайн, Генри Наннен, Ф. и Е. Бурда, издатели газет «Франкфуртер Альгемайне», «Форвертс» и других. Вообще говоря, переводчик Фалину был совсем не нужен, он свободно говорил по-немецки. Несмотря на это, я время от времени сопровождал его. Так, он взял меня на свою первую встречу с федеральным канцлером Вилли Брандтом. Я переводил Брандта на русский язык, а Фалин использовал это время для того, чтобы глубже обдумать свой ответ. В этом, пожалуй, и заключался смысл моего присутствия на его переговорах. На встрече Брандт — Фалин у меня была возможность внимательно наблюдать за обоими партнерами по переговорам. Было очевидно, что они мало-помалу обретают искреннее уважение и симпатию друг к другу. В отношениях Брандта и Царапкина, похоже, отсутствовало и то и другое.
Мои личные отношения с Фалиным были и остались очень дружескими. Следующие эпизоды существенно содействовали моему уважению к прежнему коллеге, а с недавнего времени и начальнику.
В 1980 году мы с женой решили провести часть нашего отпуска в Ленинграде. Мы побывали в Эрмитаже и посетили там его тогдашнего директора Пиотровского, всемирно известного археолога и востоковеда, долгие годы дружившего с Фалиным, который тоже был ленинградцем. Между прочим, и сам Фалин великолепно знал историю искусства. Ему хорошо были известны стили в живописи и направления в изготовлении изделий из стекла и фарфора, а также мебели. Я представился секретарше директора и спросил, можно ли коротко передать Пиотровскому привет от Фалина. Имя Фалина сотворило чудо! В следующий же момент дверь распахнулась и перед нами стоял директор. Он поздоровался с нами и пригласил нас к себе, чтобы помочь ему расправиться с великолепными холодными закусками, от которых за недостатком времени был вынужден отказаться один высокопоставленный гость.