— На нем. — Клава кивнула.
— Судя по твоему тону, результаты неутешительные? — Он сел за стол и нажал кнопку селектора: — Галочка, два кофе.
— Неутешительные, — согласилась Клавдия.
— Но судя по тому, что ты все же ко мне пришла…
— Пришла.
— Выкладывай. Минут десять у тебя есть. Потом у меня совещание.
— Умерла она от переохлаждения, как и было сказано раньше. Но организм находился в крайней стадии истощения. Судя по всему, ее просто заморили голодом, а потом выбросили на пустырь умирать. И она недолго промучилась. Ее невестка уверяла меня, что старуха принимала очень много лекарств, а анализы показали, что никаких лекарств за последние два месяца она вообще не принимала. В заявлении было сказано, что она сама ушла из дому, а из заключения следует, что она вообще вряд ли могла самостоятельно передвигаться.
— А если могла?
Тихо вплыла секретарша и аккуратно поставила перед Клавдией чашечку ароматного кофе.
— Они сказали, что старуха ушла из дому тринадцатого часов в пять вечера. Смерть же наступила тринадцатого во второй половине дня, ближе к вечеру. Если предположить, что она часов в пять ушла, то ей нужно было нестись через весь город именно на этот пустырь, там ложиться и сразу умирать. Гораздо более вероятно, что Федоричев проело отвез ее и бросил там. Он, по показаниям жены, как раз уезжал в то время на рынок за продуктами, следовательно, проверить его алиби не представляется возможным.
— Все? — спросил Владимир Иванович у Дежкиной, когда она замолчала.
— Все. — Клава взяла чашечку и отпила немного кофе. Нет, не умеет его секретарша варить настоящий кофе.
— Ну и послушай сама, что ты говоришь. «Если предположить… Гораздо более вероятно… Они сказали… Вряд ли могла…» Это и есть твоя доказательная база? Клавдия, ты сколько лет в прокуратуре?
— Но Владимир Иваныч, я…
— Никаких «но»! — прервал ее главный. — Ты меня просто поражаешь. Я не удивился бы, если бы услышал это от какого-нибудь стажера, но ты… Я уже пятый твой начальник, насколько я знаю.
— Шестой, — тихо сказала Дежкина.
— Вот именно, шестой. И меня ты переживешь, и седьмого. Неужели ты сама не понимаешь, что вообще нет никаких оснований для возбуждения дела?
Клава не ответила.
— Ну хорошо. — Владимир Иваныч хлопнул ладонью по столу. — Давай так сделаем — если ты скажешь мне это дело возбудить, я так и сделаю. Но только знай — если оно развалится, отвечать будешь не ты, а я.
Сами за себя вы все готовы ответить, а вот рискнуть карьерой другого человека ты можешь? Готова поставить ее на карту?
Клава молчала.
— Ну что же ты, давай. Если ты так уверена в своей правоте, если точно знаешь, что это действительно убийство с отягчающими, и сможешь это доказать в суде, то только скажи, и дело будет открыто. Чего молчишь?
— Извините, наверно, вы действительно правы, — тихо сказала Дежкина и встала. — Не надо.
— Без обид? — спросил главный, улыбнувшись.
— Без обид. Спасибо за кофе. — Клавдия улыбнулась в ответ и вышла из кабинета.
Да, все это действительно нужно было выбросить из головы. Что у нее, своих забот мало? Ей что, больше всех нужно? Или ей за это премию дадут? И с чего это она вообще решила, что может вот так кого хочет обвинить в преступлении, которого, может, и не было. Ее попросили помочь найти старую склеротичку, она помогла, вот и все. Нет чтобы радоваться, что доброе дело людям сделала, так она еще злится на себя за то, что не смогла их посадить.
— Привет, Клавдия Васильевна, как жизнь?
— Отлично, Игорек. Что нового? — Скинув пальто Порогину на руки, она уселась за свой стол. — Давай мне протоколы допросов по новым делам. Пришли уже?
— Да, вон в желтой папке у вас на столе.
— Отлично. — Клава схватила папку и развязала тесемку. — Калашникова где? Не звонила?
— Звонила, просила извинить, если задержится. Проспала.
— Извиним. — Быстро просматривая один протокол за другим, Дежкина откладывала их в сторону. — А протоколы обысков где? А из лаборатории результаты еще не пришли?
— Нет, не пришли пока.
— Привет всем! — в комнату заглянул жизнерадостный Левинсон. Увидев, что Калашниковой нет, смело вошел и уселся на стол. — Рассказываю. Держитесь за стулья. Арестовали трех пацанов из РНЕ за нацистскую агитацию. Посадили в обезьянник, все чин чином, а они на следующий день петицию на имя прокурора. И пишут, что всю ночь менты издевались над ними в особо изощренной форме. Знаете, как издевались?
— Как? — спросил Порогин.
— У милиционера, который их охранял, была фамилия Фридман. Они посчитали, что это такая пытка была, что от еврея зависело, выводить их в сортир или нет. Не могут же они еврея просить, чтоб выпустил их, пардон, помочиться. Всю ночь, бедные, терпели. Под утро один не вытерпел.