В оппозиции
Каково это — быть в оппозиции? Это, по-моему, сродни жизни в эмиграции. Как любит повторять один мой старый знакомый, испытавший это на собственной шкуре, — не надо путать туризм с эмиграцией. Одно дело, когда приехал куда-нибудь в Европу или Америку погулять, поглазеть на тамошние достопримечательности, и совсем другое — когда ты там живешь, работаешь. Вокруг чужая страна, чужой язык, чужие законы, традиции, обычаи. Ты здесь чужак, и порой тебе невыносимо одиноко.
Вот так же несладко приходится и русскому политику, который вчера был при власти, а потом вдруг оказался на улице. Ему одиноко вдвойне. Он чужой для власти, которая выпихнула его за порог. Но и для оппозиции он тоже чужой. Потому что Россия — не Запад, где периодическая ротация правящей элиты — норма политической жизни. Сегодня ты министр в правительстве, завтра — на той же должности в теневом кабинете оппозиции или работаешь в бизнесе, а послезавтра — опять во власти.
У нас же оппозиция выше того, чтобы бороться за власть. Быть в оппозиции — это миссия. Русская либеральная оппозиция — каста. Каста интеллектуалов, диссидентов, критиков, правозащитников. Чужим доступа нет. Особенно если ты высокопоставленный чиновник, номенклатурщик, отставленный от должности.
Еще хуже, если ты к тому же человек успешный, обеспеченный! Стоит такому человеку заняться оппозиционной деятельностью или просто начать публично критиковать власть, как тут же следует окрик «истинных оппозиционеров»: «Как ты, такой-сякой, осмеливаешься рот разевать?! Ты на какой машине ездишь?! А зарплата у тебя какая?! А живешь ты где?! То-то же. Сиди и молчи».
Я не преувеличиваю. В свое время, весной 2001 года, когда бушевали страсти вокруг захвата прежнего НТВ «Газпромом», мой знакомый, посол одной из стран «Семерки» в Москве, рассказал, не скрывая своего изумления, следующий эпизод. На встрече с одним весьма уважаемым журналистом либеральных, демократических взглядов дипломат стал интересоваться, означает ли происходящее с НТВ поворот во внутренней политике нового президента России, новый курс по отношению к средствам массовой информации? Неожиданно мой коллега-журналист с крайним раздражением заявил: я поверю в то, что свобода прессы под угрозой и пойду защищать НТВ, когда Киселев продаст свой «Мерседес», свои роскошные костюмы и галстуки. Я, честно сказать, потерял дар речи.
Всегда с улыбкой вспоминаю эту историю, когда случайно встречаю на какой-нибудь тусовке того «доброжелателя» Теперь он большой журналистский начальник, подчеркнуто лояльный власти, ездит на роскошном лимузине, обожает костюмы и галстуки «Бриони».
Порой с досадой думаю: почему наши записные оппозиционеры отказывают благополучным людям, которым в личной жизни, в карьере сопутствовала удача, в праве разделять те же взгляды и убеждения? Почему подозревают их в неискренности?
Вроде бы в российской истории наиболее авторитетными оппонентами власти были отнюдь не голодранцы. 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь вышел цвет российского дворянства. Герцен, звонивший в «Колокол» из Лондона, был отнюдь не бедным человеком. Лев Толстой, правда, под конец жизни ходил в крестьянской одежде, лаптях и даже был окрещен «зеркалом русской революции», но помещиком и графом от этого быть не перестал. Можно вспомнить еще и лидера анархистов князя Петра Кропоткина, многочисленных купцов и фабрикантов начала XX века: Морозова, Шмита, Терещенко, братьев Рябушинских и других, тайно и явно финансировавших оппозицию, включая большевиков. Другое дело, чем для них это в итоге обернулось.
Да и сам лидер большевиков Владимир Ильич Ульянов-Ленин происходил из вполне буржуазной семьи.
Однажды в США я попал в дом-музей семьи президента Кеннеди (его отец, Джозеф Кеннеди-старший, был миллионером) и поразился, как похож этот деревянный особняк в пригороде Бостона, где прошло детство JFK, на родительский дом Ленина в Ульяновске.
Я понимаю, откуда все это произрастает. От народников, от Чернышевского, от рахметовщины, от слепого преклонения перед аскезой военного коммунизма. От культивировавшегося десятилетиями в среде разночинной советской интеллигенции презрения к тому, что было принято называть «мещанством». Притом, что обласканная чинами и орденами верхушка интеллигенции заботами партии и правительства всегда жила как у Христа за пазухой. Так же, кстати, как живет сегодня большинство членов художественной, театральной, телевизионной, кинематографической, литературной элиты. Самое страшное для них — оказаться отверженным. А представляете, каково вчерашнему главе правительства быть в опале?
При слове «опала» сразу в памяти всплывает суриковский «Меншиков в Березове» Или знаменитая фотография — Николай II под домашним арестом в Царском Селе. Отрекшийся от престола император сидит на пеньке в простой гимнастерке. На заднем плане солдаты с винтовками. Не расстрельный взвод, просто караул, но их фигуры — знак грядущей жестокой судьбы.
Или кадры домашней любительской хроники семейства Хрущевых: персональный пенсионер союзного значения возится в саду на даче. Смотришь и думаешь: а ведь наискосок от Петрово-Дальнего, где была дача Хрущева, через реку, в Жуковке, в этот момент что-то делает бывший человек номер два в партии и государстве — Молотов, которого Никита Сергеевич изгнал отовсюду и отправил в подмосковную ссылку. А где-то рядом на другой госдаче доживает свой век опальный маршал Жуков.
Каково это — лишиться власти? Наверное, больно и обидно. Особенно когда тебя лишают власти силой или интригой люди, которых ты презираешь. Вдвойне больнее, в десять раз обиднее, если ты любишь эту неосязаемую, мистическую субстанцию, не имеющую ни цвета, ни вкуса, ни запаха, под названием «власть», если для тебя желание обладать ею сильнее самой сильной страсти.
Борис Ельцин, наверняка, чувствовал нечто подобное, когда Михаил Горбачев изгнал его из Политбюро, кинув вслед: «В политику я тебя больше не пущу» Посмотрите потрясающие кадры из документального фильма Александра Сокурова «Советская элегия» 1988 года. Камера долго держит в кадре большого и сильного человека, сидящего в одиночестве на какой-то маленькой терраске. Он — это не просто видно, это током пробивает сквозь экран! — испытывает самую настоящую физическую муку от своей участи.
И уже совсем другой Ельцин 31 декабря 1999 года картинно прощается с Путиным на выходе из Кремля. Думал ли в тот момент первый президент России, что довольно скоро он окажется едва ли не на положении Хрущева — пленником в золотой клетке? Когда Ельцин ушел добровольно, то был, кажется, искренне счастлив.
Счастлив, по-моему, Михаил Горбачев, власть для которого, судя по всему, оказалась грузом совершенно неподъемным. Возможно, это осознание к нему пришло не сразу. Возможно, в декабре 1991 года он не до конца понимал, что делает, подписывая свое отречение. Люди, которые в тот момент были рядом с ним, потом рассказывали: Михаил Сергеевич, видимо, был уверен, что через какие-нибудь полгода-год он вернется в Кремль. Что его позовут обратно. Приползут, будут просить, умолять. Не приползли, не позвали. Возможно, только через несколько лет, после бессмысленной, унизительной попытки баллотироваться в президенты в 1996 году Горбачев понял, что с властью покончено. И только тогда смог в полной мере ощутить счастье избавления от нее.
Несколько лет назад я наблюдал за ним в компании таких же, как он, постаревших шестидесятников. Причем тех самых людей, которые в какой-то момент заговорили, что Горбачев исчерпал свой реформаторский потенциал, и стали громко требовать его ухода. Горби, одетый в демократичную черную водолазку, был абсолютно в своей тарелке, никому не припоминал зла, шутил, смеялся, выпивал и выглядел совершенно расслабленным и счастливым.