Второй последовал тут же: не брать их вовсе.
От этой мысли Пименов сам несколько ошалел, и ему понадобилось немалое усилие, чтобы совладать с собою. Его успокоило и обнадежило простое соображение, что если предыдущая мысль выражала одно разочарование, то эта уже была радикальна; она несла в себе решение, причем решение оригинальное, неожиданное для противника. Пусть поломают себе голову, попробуют понять, что все это значит. Крепкий орешек, господа фрицы? Чтобы разгрызть, нужно время. А его-то и выгадывал Пименов. Он чувствовал, что судьба посылает ему шанс, он вел в этой партии; нужно было только придумать, как реализовать свое преимущество.
Чтобы не испортить чего-нибудь случайным неверным шагом, он оставлял все как есть.
В этот момент он и встретился глазами с вражеским офицером н произнес первое, что пришло в голову, самое нейтральное: "Продолжайте, продолжайте..."
Пименов хотел только одного; не вспугнуть немцев. Но поневоле огромная умственная работа и психическое напряжение предыдущих мгновений отразились в этих словах. И они приобрели неожиданный для самого Пименова вес. Они прозвучали, как свидетельство, что решение принято. Они стали как бы визитной карточкой Пименова. Через несколько секунд немцы опомнятся, к ним возвратится умение рассуждать н взвешивать, не упуская ни одной детали и объективно оценивая каждую; и тогда на чашу весов лягут и тон лейтенанта, и поза, и смысл его слов, и они поймут, что перед ними противник сильный и уверенный в себе он выиграл эту схватку, он победитель, но то ли ему эта победа не нужна, то ли ему ее мало... но он предлагает продолжить партию!..
А почему бы и нет?!.
Что у этого русского на уме - его дело. Он дает шанс? Отлично. Сыграем!..
Но это будет позже.
Услышав незнакомый голос, на Пименова мельком глянули еще двое немцев. Они сидели друг против друга, боком и двери, жевали огромные бутерброды с ветчиной и к тому же были заняты какой-то игрой, как определил Пименов, очень похожей на нашу "балду". Им было не до посторонних визитеров. Они тут же вернулись к своему занятию, но уже не могли произнести ни слова и даже перестали жевать: хоть и с запозданием, но и они почуяли неладное. А потом в их сознании сгруппировались в единый образ все те мелкие и малозначащие (если взять их порознь) детали, которые слету схватывает тренированный взгляд разведчика... Они опять - очень медленно повернулись к Пименову, поняли, что не ошиблись, и медленно встали... Отодвигаемые табуретки коротко скребнули по полу. Тот, что сидел возле стены, совсем еще мальчишка с тонкими чертами лица и провалившимся боксерским носом, отчего лицо казалось шире, чем было на самом деле, перестал жевать, проглотил все, что было во рту, и горестно вздохнул,
Теперь обернулся и четвертый, сидевший спиной к двери. По лицам товарищей он уже понял, что происходит. Ему не пришлось тратить драгоценные мгновения и нервную энергию на узнавание и овладение собой. Он был готов действовать немедленно-такая профессия. Он знал, что нужно бросаться не глядя. Спиной. До двери два метра - более чем достаточно, чтобы в воздухе, в полете повернуться к противнику лицом. А уж там, если не промахнешься, если успеешь ухватить русского пусть не за грудь, не за руку, хотя бы за одежду - больше ему ничего не надо... Немец знал, как надо действовать, но непроизвольное, непрофессиональное любопытство превозмогло - и он все-таки глянул через плечо. Его глаза встретились с глазами русского - и он понял, что не бросится, потому что ничего это не даст. Спина выдала его; напружинившаяся, готовая метнуть тело навстречу врагу спина все сказала русскому, и тот ждал этого прыжка; он и сейчас еще ждал - на всякий случай, мало ли что, - хотя знал, что немец уже не прыгнет.
Пименов держался свободно и даже несколько расслабленно; и хотя руки лежали на "шмайссере", было видно, что так ему удобно, а больше это ровным счетом ничего не означает. В самом деле: не наставлять же автомат на немцев, если затеваешь с ними такую сложную игру. Просто он был уверен в себе, уверен в том, что знает, как сейчас будут вести себя враги; он мог себе позволить быть естественным. Немцы это поняли - и признали его силу.
Правда, был момент, когда у них проявилось едва уловимое движение, словно их всех одновременно чуть качнуло к подоконнику, где навалом лежали их автоматы. Впрочем, может быть, этого движения и не было, - оно бы слишком ко многому обязывало и слишком многое ставило на карту. Может быть, оно только почудилось - ведь мысленно они все время были возле этого злосчастного подоконника, все время меряли и пересекали в своем воображении расстояние до него. Тут их было нетрудно понять.
Как бы там ни было, в какой-то момент Пименову почудилось: вот сейчас... Но в немцах уже пропало это. Через другую дверь, ведущую в жилые комнаты, они увидели приближающегося из глубины дома старшину Тяглого. Его появление перечеркнуло их последние колебания.
Тяглый переступил через порожек, но дальше не пошел. Прислонился левым плечом к белому кухонному шкафу со множеством дверок и полочек, и оттуда посматривал то на немцев, то на лейтенанта. При перестрелке шкаф как укрытие не годился, но психологически он прикрывал.
Тяглый был в трех шагах от автоматов; однако немцы еще ближе. Поэтому он не спешил подходить к подоконнику - опасался спровоцировать рукопашную. Лейтенант чуть кивнул: все правильно.
- Хлопин остался на крыльце... на всякий случай, - услышал лейтенант за спиной спокойный голос Игоря Стахова.
- Хорошо...
Пока что складывалось неплохо. Одно не нравилось Пименову: немцы начали нервничать. За какие-то секунды они уже успели смириться с пленом, и если б сейчас раздались команда: "Руки вверх! Повернуться лицом к стене! Не оборачиваться! Не шевелиться!.." - короче говоря, весь набор, который в подобных случаях употребляют обе воюющие стороны, то б они приняли как должное и вели бы себя послушно и спокойно. Но секунды проползали одна за другой, и никто не приказывал поднимать руки, никто не брал их в плен... Значит... Значит этим русским не нужны пленные?.. И их просто перебьют?..