Из-за стола, где сидит председатель, поднимается отчим Наташи. Он смущенно откашливается, прежде чем говорить. У меня возникает такое чувство, что он думает о том же, о чем и я, когда увидел фото его внука.
Голос у отчима тихий, но присутствующие внимательно слушают. Он выражает горячую признательность за помощь. Говорит, что такие, как я, им очень нужны. Ерунда! Нации нужны национальные герои, а не всякие там инородцы. Эльдар бросает на меня красноречивые взгляды. Не беспокойся, Эльдар, мне славы не надо, дарю!
А вот интересно, знай он, чем все кончится, отпустил бы меня на вокзальной площади, или на всякий случай 'шлепнул' чужими руками? Тот сержант, явно хотел свести со мною счеты, за войсковой 'УАЗ'.
Приемный отец Наташи заканчивает обращённую ко мне похвальную речь. Я вздыхаю: что это он, на самом деле? Почти все, кого они преследуют ради каких-то мифических целей, это мои друзья. Какое сотрудничество?
- Ну... спасибо за добрые слова и отпустите, пожалуйста, домой. Устал я очень!- говорю это на русском. Прикидываюсь, что плохо знаю второй язык. Не слишком законспирированный намек на различие моего и их пути, на то, что река крови вышла из берегов и смела мосты взаимопонимания между народами.
Меня понимают правильно - не первый год знаем друг друга. Некоторые опускают глаза. Отчим Наташи выходит в соседнюю комнату с рацией, затем, вернувшись, говорит мне:
- Иди во внутренний дворик, посиди у малой проходной. Тебя заберут, отвезут домой на нашей машине. Тебе хватит на сегодня приключений. От имени народного фронта - спасибо!
Теперь я 'Ваньку' не ломаю, не делаю вид, что мне неясно значение его слов. Домой - это прекрасно! Честное слово, даже не верится!
Выходя из конференц - зала, я слышу, как члены комитета 'берутся' за Эльдара. Отвечая им, он срывается в фальцет. Ничего, выкупают в помоях и обязательно объявят его героем. Как знал, что живу, чтобы кому-нибудь сделать карьеру!
В коридоре я останавливаюсь, увидев, что Эмин освободился. Он потрясающе талантлив, у него будет блестящее будущее. Если оно вообще будет здесь, это будущее. Заметив меня, Эмин достает пачку дешевых сигарет, зажигалку с позолотой, и выходит из своего временного пресс - центра ко мне.
- Ты как у нас оказался, Гриша?- спрашивает он.
- Да вот, - говорю я, доставая сигарету из-за уха, - во всем городе огня не смог сыскать, зашел к вам прикурить!
- Ха-ха! А чего вместе с Эльдаром?
- Привязался по пути, обещал вашим фирменным табачком угостить!
- Ох, Гриша, ты не меняешься!
- А с чего? На работу не хожу, ее нет, день и ночь сплю!
- Заметно, какие у тебя глаза заспанные! Черный Вагиф случайно не снился?
- Мои сны - это теперь ваша гос. тайна. Кстати, Эмин, черный Вагиф - это не тот гад, что любил людям головы ножовкой отрезать?
- Ага, Гриша, он.
- М-да... нет, Эмин, мне, официально, только бабы снятся. Ты чего путаешь.
- Путает у нас обычно Эльдарчик. Свои делишки с чужими подвигами... эх, надо идти работать! Ты молодец, Гриша, и я напишу про это, не завтра и даже не послезавтра, но обязательно, обещаю!
- Ты лучше напиши про тех, кому выгодно, когда брат идет на брата, отец - на сына, а мать убивает свое дитя, рожденное от инородца! О том, что не только живых выгнали из домов - мертвых вышвырнули из могил! О том, что мы все, независимо от национальности, сошли с ума! Что мы будем стыдиться смотреть в глаза уже следующему поколению! Что убитые, они будут идти с нами всю жизнь! И что после нашей смерти нам вспомнится каждый плач, каждый крик о помощи, каждая слеза!
На нас оглядываются. Эмин, не обращая на это внимания, вспыхивает и говорит громко:
- А что я, по-твоему, делаю? - затем сутулится, обмякает и добавляет тише, - вернее делаю, что могу. И лучше я, чем другой. А то, что сейчас не печатают, обязательно издам. После. Обязательно...,- его взгляд устремляется вверх и замирает.
Кто-то из проходящих мимо случайно задевает его локтем. Эмин, очнувшись от размышлений, делает последнюю затяжку и, протянув мне на прощанье руку, убегает к своим стенографисткам.
И чего я к нему пристал? Он же интеллигент, значит, что все время сомневается, мучается, но ищет. Рано или поздно он разберется в себе и в том, что происходит с нацией. Во всяком случае, я хочу на это надеяться.
Дойдя до конца коридора, я спрашиваю у бородатого, прокопченного костром боевика: