В свете напольного канделябра и огня из камина Даноли исподлобья внимательно разглядывал и того, кто приютил его на ночь. Надменное бледное лицо с высоким лбом. Под густыми с изломом бровями — большие глаза, холодные, тёмные, умные. Слабо очерченные скулы и чеканный заострённый нос с тонко вырезанными, чувственными ноздрями. Красивые губы. Удивляла могучая в сравнении с худобой лица шея. Изумляли ширина плеч и мощь торса. Очень сильные руки сжимали перчатку, словно рукоять меча. Контраст необузданной внутренней силы этого мужчины и его утончённого лица заворожил Альдобрандо. Лицо шута в отблесках каминного пламени странно помолодело. Если днём Альдобрандо дал бы ему около тридцати, то сейчас он казался двадцатилетним, и Даноли не мог не отметить, что он ошеломляюще привлекателен: редкая женщина не выделила бы его из толпы.
Стол в доме Грандони был обилен, но сам хозяин ел мало. Во время вечерней трапезы Грациано лениво поинтересовался, если это, разумеется, не секрет, что привело Даноли к герцогу? За ним посылали? Альдобрандо спокойно ответил, что потеряв всех близких во время последней вспышки чумы — жену и троих детей, хотел бы просить герцога отпустить его в обитель к бенедиктинцам.
Чума сочувственно кивнул. Лицо Даноли он отметил ещё за городом. Глаза Альдобрандо отражали не виденное им, но нечто потаённое, наглухо закрытое внутри него самого. Чума видел человека благородной души и большого ума. В замке, где все были озабочены лишь возможностью погреть руки, раздавить соперника да завести интрижку, глубоких людей было мало: ничтожность душ придворных определяла низость их притязаний и пустоту слов. Этот человек не был пустым. И теперь Чума понял — почему. Подлинное начало бытия — в первой пережитой скорби, наделяющей человека опытом страдания. Этот человек был живым. Песте смерил собеседника долгим взглядом, потом мягко сказал, что советовал бы ему не появляться в замке до обеда — викарий должен выехать в Рим не раньше полудня.
Альдобрандо осторожно осведомился:
— Я так долго отсутствовал. Мессир Соларентани сказал о скандале при дворе. Что произошло?
Мессир ди Грандони ничуть не затруднился.
— Сдохла любимая собака герцога, борзая Лезина.
Даноли не понял.
— Недосмотр псаря вызвал такой гнев Дона Франческо Марии?
— Пьетро Альбани, наш главный ловчий, считает, что его человек невиновен. И это верно: псарь разрешил собаке быть в зале, потому что герцог любил, чтобы Лезина у его ног лежала.
— Но что с собакой-то?
— Говорю же, сдохла.
Даноли недоумевал.
— Но в герцогских псарнях сотни чистокровных животных. Скандал из-за одной сдохшей собаки? Герцог не склонен был в былые годы кипятиться по пустякам.
— Да он и сейчас по пустякам не кипятится. — Шут подлил себе и гостю вина. — Он кипятится не по пустякам. Собака перед обедом играть начала с карликом Марчелло да со стола герцогского блюдо опрокинула да бутыль с вином, потом с пола мясо сожрала и вино лизнула. Всё бы ничего, герцог только рукой махнул да приказал кравчему ещё вина подать. Тот принёс, а пока ходил, да слуги вокруг суетились, с пола убирали, собака заскулила, волчком закрутилась и издохла.
Альдобрандо побледнел. Господи Иисусе! Песте же мрачно продолжил:
— Скандал и поднялся. Говорят, всему виной либо кравчий Беноццо Торизани, либо повар Инноченцо Бонелло. Да только сомнительно. Повар — человек подеста, начальника тайной службы Тристано д'Альвеллы, кравчий — тоже. Как же иначе-то? Надзор за ними строжайший. На кухне с них глаз не спускают. — Шут спокойно пил дорогое вино, но Даноли понимал, что мессир Грандони вовсе не в восторге от происходящего. — Бонелло говорит, мимо стола до обеда несколько придворных проходили, стало быть, кто угодно мог яд добавить. Надо было видеть физиономию д'Альвеллы… — шут насупился. — А за неделю до этого его люди перехватили тайными знаками написанное письмо, адресованное в курию. Но умельцы д'Альвеллы прочли. Это шифр Рамполли, его многие знают. Некто докладывает, что не смог выполнить намеченное: колдунья-де сжулила и — всё сорвалось. О чём это? Подлинно ли об отравлении? И кто в курии заинтересован сегодня в смерти герцога? Четверть века назад папа Лев, это всем известно, хотел в Урбино своего племянника Лоренцо пристроить, но времена-то изменились. Кем отправлено письмо? Кому? Герцог ест теперь у себя. Д'Альвелла усилил охрану. Вызвали дружка моего Аурелиано Портофино, инквизитора, епископом велено ему покуда оставаться в замке да прошерстить город в поисках новой Тоффаны.