— Мир, застрявший между ересью, чумой и сифилисом, пока неизменен и статичен, дорогой друг, — спокойно обронил Портофино.
— А раньше, я слышал, он стоял на трёх китах, — изумился Песте. — Ну что ж, эти новые опоры представляются мне довольно устойчивыми, и, значит, прежде чем на землю спустится первый всадник Апокалипсиса, у нас ещё есть надежда выпить стаканчик-другой доброго вина?
— Есть все основания рассчитывать на это, — подтвердил Портофино, многозначительно улыбнувшись.
Глаза инквизитора искрились. Здесь, при большем и лучшем освещении Альдобрандо заметил, что они необычного оттенка ледяного синего, похожего на осколки лазурита. Сейчас инквизитор напоминал римского патриция, и для полного сходства с сенатором ему не хватало только алой тоги и лаврового венка на волосах. Грациано же по-прежнему кривлялся, приветствуя теперь епископа, который бросил на гаера долгий взгляд и неожиданно проронил:
— Чем больше я слушаю вас, Чума, тем больше убеждаюсь в одной догадке. Но она настолько чудовищна, что мне страшно огласить её, — епископ, как заметил Даноли, смотрел на шута с явной симпатией.
Песте вытаращил свои и без того огромные глаза, испуганно заморгал и вобрал голову в плечи.
— Не пугайте меня, ваше преосвященство. Догадка — озарение глупости, оставьте её мне. Вам надлежит прозревать Истину.
— Именно этим я и занимаюсь. Я прозреваю, а точнее, подозреваю… что вы кое-что скрываете, мессир Чума.
— Это ужасно, ваше преосвященство! — потешно заверещал шут, завертевшись волчком, — если люди подозревают, что вы что-то скрываете… это означает, у вас… слишком хорошая репутация, ибо это единственное, во что сегодня никто не хочет верить. Упаси вас Бог, ваше преосвященство, натолкнуть собравшихся на мысль, что я могу иметь добрый нрав и непорочное сердце. Что может быть хуже? Люди чистые начнут уважать вас, ввергая в стыд, а подлецы — обливать грязью, чтобы ваши белые перья не портили их вороньих рядов.
— Но что, по вашему мнению, этот фигляр скрывает, ваше преосвященство? — с любопытством осведомился Портофино.
— Я подозреваю, что он скрывает слишком большой ум.
Песте состроил уморительную рожу — глумливую и растерянную одновременно.
— Помилуйте, епископ! Умственное достоинство, в отличие от мужского, свои преимущества не выпячивает. Что ж мне, в гульфик мозги засунуть? Никто не оценит, уверяю вас. Да и окажется ли размер достаточно впечатляющим, чтобы потрясти воображение наших дам? Может ли вообще потрясти их воображение что-нибудь, кроме полена? — проронил шут, заметив входящую донну Черубину Верджилези, статс-даму, вечную мишень своих ядовитых острот. Но, высказав последнюю пакостную двусмысленность, гаер снова обратился к епископу. — Но в чём-то ваше преосвященство правы. Да, если хочешь, чтобы тебя оценили по достоинству, держи своё достоинство на виду, — ломака сделал вид, что задумался. — Но не горделиво ли с моей стороны считать себя достойным… достоинства? По карману ли, точнее, по гульфику ли? Конечно, кому не хотелось, глядя в зеркало, видеть там человека достойного? Но разве не учит нас Мать-Церковь смирять свои желания?
Епископ ухмыльнулся, Портофино делано замахнулся на кривляющегося паяца, Соларентани вздохнул.
— Я не понимаю, что вы тут несёте, синьор буффон, — донна Верджилези, задетая дурацкой репликой Песте, смотрела на него негодующими глазами.
Песте кивнул.
— Немудрено, донна. Есть два рода глупости: не понимать того, что понятно всем, и — понимать то, чего не должен понимать никто. Впрочем, когда исчерпаны все варианты глупости, женщину обычно осеняют новые, ибо если земля — ограничена пределами суши, мироздание — бездной мрака, то женская глупость — не ограничена ничем, она безгранична и беспредельна. Наши дамы даже молчать иногда умудряются по-дурацки, — задумчиво добавил он. — Но в данном случае причина вашего непонимания, донна, боюсь, лежит за гранью моего понимания. Могу лишь, подражая его преосвященству, подозревать, что если женщина не понимает меня… значит, — наглый гаер почесал в затылке, — значит, я ненароком обронил что-то умное. — Шут едва ли не хохотал фрейлине в лицо. — Сердиться не следует, что же поделать, такая беда с любым дураком случиться может. Если же это грех, ну, мессир Портофино облечён саном… Хорошо иметь в друзьях клириков, — подмигнул нахальный кривляка Портофино, — это любому дураку ясно: своей апостольской властью они отпустят твои прегрешения. Сколько раз я впадал в заблуждение — и был прощаем, неужели же впасть в Истину намного страшнее? Неужто этот грех равен хуле на Духа Святого, Аурелиано?