Глава 5
Видимо, Доном Франческо Марией епископу была назначена аудиенция, потому что все служители церкви и сам герцог вскоре исчезли в его покоях. Придворные же разделились на группы, и в каждой шёл свой разговор. В одной судачили о визите папского посланника, и аудиенцию епископа связывали именно с ним, в другой — тихо сплетничали о Джованне Монтальдо, хотя историю дуэли Соларентани с её супругом толковали вкривь и вкось. Потом разговор перешёл на похождения какой-то Виттории Торизани и её связи с казначеем Дамиано Тронти, но в тоне девиц, осуждавших подругу за безнравственность, проступала почти нескрываемая зависть. В компании у камина тихо говорили о предстоящем паломничестве герцогинь к старому Скиту около Фонте Авеллана, основанному Сан Пьердамиани и приютившему в своё время великого Данте.
— Кто такая Виттория Торизани? — тихо спросил Альдобрандо Чуму. Он никак не мог вспомнить, где уже слышал это имя.
Тот искренне удивился.
— Зачем она вам? — он выследил в зале юную пышнотелую особу, напоминающую сдобный пончик, и показал на неё Даноли глазами. — Это сестра нашего кравчего Беноццо, — продолжил он, — мне всегда казалось, что её мозги являют собой нечто вроде хлебного мякиша, однако Тронти, её любовник, уверяет, что девица весьма образована и знает до дюжины весьма причудливых выкрутасов, кои удивят и Аретино.
Альдобрандо теперь вспомнил, что шут рассказывал ему о том, что брата синьорины подозревали в отравлении борзой, и поспешил перевести разговор, тем более что увидел нечто странное. «А кто стоит рядом с синьориной Торизани, худенькая такая, в зелёном платье?» «Иоланда Тассони, — с готовностью просветил его шут, — фрейлина герцогини, особа с острым носиком и острым язычком, но с не очень-то острым умом и уж совсем плоской грудью. Насчёт попки некоторые спорили, но, те, чей взгляд остёр и проникает за потаённое, утверждали, что сзади красотка ничуть не лучше, чем спереди. Если поглядеть на зелёную сливу, можно ведь высказать вполне обоснованное предположение, что она кислая, но некоторые норовят зачем-то в этом убедиться, пробуют — и наживают понос…»
Даноли вгляделся в фигуру представленной ему пересмешником девицы и поморщился — ему померещилось, что на шлейфе её платья ползают змееподобные бесята, но тут же оказалось, что это просто переливы бархата.
— А кто вон та красивая девушка? — спросил Альдобрандо, заметив стройную девицу в чёрном платье с нефритовой отделкой, чьи яркие сине-зелёные глаза были заметны издали. Девица была писаной красавицей, Даноли залюбовался ею, и тут ему вдруг привиделось, что лицо девушки, отвёрнутое от свечей на люстрах, странно светится. Альдобрандо сморгнул, и наваждение снова пропало.
Шут же бросил на девицу высокомерный взгляд и чуть принуждённо произнёс: «Камилла ди Монтеорфано, внучатая племянница епископа Нардуччи». Альдобрандо удивился отсутствию шутовского замечания Чумы на счёт девицы. «И что вы о ней скажете, Песте?» «А ничего. — Шут пожал плечами. — Она тут недавно. С месяц. Но если хотите узнать недостатки девицы, похвалите её перед подругами. Большего не потребуется. У меня пока руки не дошли».
В это время в зале появились фавориты герцога — Тристано д'Альвелла и Дамиано Тронти. Все торопливо устремились к ним, приветствуя и раскланиваясь. Даноли узнал от Песте, что д'Альвелла, смуглый и сумрачный пятидесятилетний испанец с резкими чертами тяжёлого лица, знал обо всех всё, а о многих — и то, чего они сами о себе не ведали. Двор был наводнён его людьми, знающие люди уверяли, что каждый четвёртый при дворе — человек д'Альвеллы. Заметим, однако, что они ошибались. При этом те, кто знали Тристано не первый год, говорили, что потеряв сына, умершего от оспы, он сильно сдал. Дамиано же Тронти, ведавший казной, приземистый сорокалетний крепыш с лицом несколько простоватым, которое, впрочем, казалось таковым, пока не удавалось заглянуть в его бесовски умные глаза, был, в общем-то, плебей, выходец из торгашеской Флоренции. Он имел удивительный финансовый нюх, а знания, полученные им в одном из тосканских банков при скупке залогов, сделали его знатоком антиквариата. Герцог весьма ценил его суждения.
Сейчас он оглядел придворную толпу и, поняв, что снова не успел учуять новые модные веяния, разразился гневной филиппикой:
— Я разорюсь, чёрт возьми! Ты только погляди на это, Тристано! Эта проклятая мода поминутно превращает костюм с иголочки в неприличную тряпку. Вчера ещё камзолы были короткие, но ныне мода их удлиняет! Опять новые обшлага, округлились прямоугольные баски, а вышивка сменилась кружевной отделкой! Облегающие штаны превратились в складчатые присборенные буфы! Едва прикрывающие зад накидки уступили место длинным плащам! Какая подлость! Из длинного ещё можно сделать короткое, так нет же! А перчатки — каждый сезон то короткие, то с раструбами, то алого бархата, то — вытянутые на пол локтя вверх по предплечью! А шляпы! То «албанские», как горшки для масла, то плоские с широкими полями, то — круглые с узкими! А ныне ещё и эти ароматизированные замшевые наплечники, подбитые саше с благовониями, отчего все превратились в ходячие ладанки!