Начальник тайной службы, который всегда вычленял в речи собеседника самое главное, отозвался на слова Тронти.
— Не волнуйся, Дамиано. Ты — не разоришься, — насмешливо проворчал он.
Тут невесть откуда возник кривляка-Песте, на сей раз с гитарой, и продолжил инвективу казначея, правда, в ином направлении, а всё потому, что снова увидел донну Верджилези, статс-даму герцогини.
— Боюсь, дорогой Дамиано, никакие благовония не способны заглушить неповторимый аромат аристократических ног и подмышек неких дам высокого происхождения, способный перебить вонь любого зоопарка. — Нахал брезгливо помахал рукой под носом. — Особенно, когда эти запахи усилены притирками, маслами, душистыми пудрами, эссенциями и мешочками с травами. Видимо, только такой дурак, как я, может недоумевать, почему бы им не отправиться к цирюльнику-банщику, обслуживающему в замке три парильни, да не принять ванну?
Не то, чтобы у донны Верджилези на сей раз хватило ума не заметить насмешки, тем более незаслуженной, ибо она была чистюлей, но прибежавший лакей позвал её в покои герцогини Элеоноры. В итоге у Песте из-под носа похитили потеху. Однако шельмец тут же отыгрался на её подружке, донне Франческе Бартолини, особе с удивительно красивыми светлыми волосами, отливавшими в сиянии свечей золотом. Мерзавец ударил по струнам и, нарочито гнусавя, пропел сатирический куплет.
Последнее слово наглый гаер пропел дребезжащим фальцетом.
Донна окинула негодяя убийственным взглядом, способным, кажется, прожечь дыру даже в мраморе, но Чума уже забыл про неё, заговорив о чём-то с Портофино. Меж тем по лицу Гаэтаны Фаттинанти было заметно, что шуточка Песте нашла живой отклик в её сердце: девица улыбнулась, — не шуту, а скорее донне Франческе, но яд её улыбки только ещё больше взбесил статс-даму.
Тут у Даноли выпал повод обрадоваться: среди толп придворных он неожиданно заметил Амедео Росси, старика-архивариуса, своего давнего знакомого. Тот тоже узнал Альдобрандо и распахнул ему объятья. Когда-то они были дружны и весьма уважали друг друга. Помня по старым временам, что Росси, молчаливый и замкнутый, знал, однако, все сплетни двора, Даноли осторожно поинтересовался мессиром Грандони. О нём ходит так много слухов, почему?
Росси, отведя его в отдалённую нишу зала, где никто не мог их подслушать, не затруднился с ответом. Да, поведение мессира ди Грандони, его неприязнь к дамам и загадочные постельные предпочтения в течение нескольких лет подлинно интриговали двор, пояснил он. У него нет дамы сердца, он никогда не обременял себя ухаживаниями ни за одной из фрейлин, а тут, как назло, в Чуму отчаянно и безнадёжно влюбилась Бьянка Белончини, жена постельничего.
Вообще-то ничего удивительного в страсти статс-дамы не было. Без колпака и погремушек, без шуточек и зубоскальства пистоец по справедливости считался красивейшим мужчиной герцогской свиты: белокожий красавец с томными чёрными глазами, он взглядом мог прожечь любое женское сердце. От него, как замечали многие искушённые женщины, исходила удивительная магнетическая сила, и при дворе болтали, что «не иначе, как он приколдовывает…»
Но сплетни — сплетнями, уверил Росси графа Даноли, а Чуме и в голову не входило перейти дорогу постельничему. Он был готов призвать в свидетели всех святых, что никогда не пытался совращать супругу Белончини, и все придворные могли бы подтвердить это. Чума вообще тяготился обществом, откровенно скучал с мужчинами и не любил женщин, причём особенную антипатию питал к голубоглазым блондинкам, считая их сугубыми глупышками, хоть мнение своё вслух и не оглашал. Синьора же Белончини, к сожалению, оправдывала мнение шута о блондинках, проявляя своё чувство так, что стала посмешищем двора и вызвала дикую ревность супруга, которая проявилась тоже несколько… белокуро. Джезуальдо, вместо того, чтобы парой оплеух вразумить жену, поклялся убить треклятого Грандони. Последствия этой клятвы, без труда понял Альдобрандо, и проступили в портале дома мессира Грациано.