Священник перебил его.
— Грациано… А… что Портофино? — было заметно, что это подлинно волнует Соларентани. — Он сердится? Сильно? — Песте пожал плечами, давая понять, что степень гнева мессира Портофино ему неведома. Соларентани, отвернувшись от шута и глядя в пол, спросил, — а почему отец Аурелиано… Он же постоянно то в замке, то в храме, везде женщины, он, я видел, и вина пьёт, и с женщинами беседует… Почему он не искушается?
— Глупец… За плечами Аурелиано двадцать пять лет таких постов и подвигов, что тебе и не снились. Он может и ночь в спальне женщины провести — и девственником остаться.
— …Ну, за подобное я бы не поручился, — раздался сзади насмешливый бас Портофино, — глупо искушать Господа такими опытами. Жди меня в храме, Флавио, — и инквизитор отошёл от побледневшего Соларентани, который на негнущихся ногах побрёл в домовую церковь.
Наступивший вечер был тяжёл для Соларентани. Прошлую ночь, он, утомлённый и измученный поединком, спал как убитый, но теперь усталость прошла. Он со страхом ждал прихода своего духовника отца Аурелиано, весь трепеща от сковывавшего душу ужаса, и появившийся на пороге храма Портофино окинул его взглядом, от которого его бросило в дрожь. Теперь Портофино был страшен, глаза его отяжелели гневом и метали молнии. Он зло прорычал:
— Подонок… — Флавио опустил глаза и рухнул на колени. Он был виноват и знал это. Он лгал Портофино, лгал на исповеди всё последнее время, утаивая от него свои греховные искушения, кои были тем мерзостнее, что касались замужней женщины. — Лжец… Блудник. Ты, что, не знаешь, что тело твоё суть храм живущего в тебе Святого Духа? Так мало того, что сам искусился, таинство исповеди осквернив ложью, так ещё и непорочную женщину блудницей чуть не сделал и ложе честного мужа едва не подверг поношению? — На спину несчастного опустился тяжёлый бич, и Флавио содрогнулся, застонав от боли. — Монашеский чин для тебя ничто? — новый удар рассёк воздух. — Обеты Христу для тебя звук пустой? — последовал новый удар. — Честь ордена для тебя грязь подошвенная? — Соларентани больше не мог сдержать вопль боли, — память отца и честь семьи для тебя значат меньше твоей похоти? — На пятом ударе Флавио рухнул наземь. Портофино брезгливо оглядел монаха, — аще не знаешь, что ни блудники, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники Царства Божия не наследуют? — Теперь лицо инквизитора обрело прежние спокойствие и гармоничность. Он отбросил кнут и менторски продолжил, — каждый грех черпает силы в нечистых мыслях, появившееся в них вожделение перерождается в желание, и грешник ищет пути совершения греха. И как железо рождает ржавчину, так и растленное естество рождает гибельные движения похоти и делает тебя, дивное творение Божье, просто животным…
Соларентани с трудом поднялся. Портофино меж тем продолжал.
— Если срамные помыслы нападают на тебя, не поддаваться им надлежит, но нужно исповедовать их мне, духовному отцу твоему, открыв всё, что смущает тебя в искушении, ничего не утаивая. Поступи ты так — спас бы я тебя от слабостей твоих, не позволил бы тебе впасть в мерзость сугубую, допустить, чтобы через тебя, окаянного, пришёл соблазн к другой душе. Сейчас же ты, несчастный, жернова на шею заслуживаешь.
— Простите, отец Аурелиано…
Инквизитор брезгливо махнул рукой, отсылая блудодея к дьяволу, и только тут заметил на хорах Песте. Кривляка молча наблюдал сверху за поркой Соларентани, и Портофино поймал его поощрительную улыбку. Оба они знали, что Соларентани — человек нестойкой души и греховных помыслов. Но если Чума полагал, что Флавио куда как не под силу монашеские обеты, и для овец его стада и для него самого лучшим будет сложение с себя сана, то Портофино считал, что это жалкое ничтожество всё же можно вразумить.
Глава 7
На замок спустилась ночь. Даноли поторопился уединиться. Хотелось побыть одному, все осмыслить.
Итак, дьявол не пошутил, всё было наяву, и он обречён до кончины на жуткие и изматывающие видения. Альдобрандо лёг на кровать, уставился в потолок и задумался. Словом Господа сотворены небеса, через слово благословляется творение. Но есть слова, подобные змеиному яду, слова умерщвляющие, — это проклятие. Проклятие — пожелание неисчислимых бедствий в земной жизни и безусловной гибели в вечной. Он — проклят. Но проклят сатаной. В мире Духа — все строго двойственно, и проклятие сатаны — благословение Божье. Это косвенно подтверждено той сущностью, в которой Даноли всё ещё боялся признать архангела Михаила. Может ли это быть? Кто он в ничтожестве своём, чтобы из-за него препирались сатана и архангел? Никто. Но видения — страшные, отчётливые и внятные, чеканно явственные, были несомненны.