Джессика покачала головой:
— Нет.
Журналист кивнул, как будто она ответила ровно так, как он и ожидал.
— Обдумайте это. Я остановился в шестом номере. Теперь вы знаете, где меня найти, если передумаете.
Он допил виски и исчез. Джессика осталась сидеть перед ноутбуком, не отводя взгляда от фото Элеаноры и Алисии Лавелль. От своего собственного лица.
6. Элеанора
2 октября 1992 года
Элеанора Лавелль засунула в щель пару двадцатипятицентовых монеток и аккуратно набрала номер с клочка бумаги, который она сжимала в левой руке. В ушах у нее шумело так, что гудки слышались словно сквозь толстый слой ваты. Она крепко держала трубку, выскальзывавшую у нее из потных ладоней. Гудки продолжались. Элеанора уже была готова повесить трубку, когда разлаялся щелчок. И после паузы:
— Алло?
— Это я, — ответила Элеанора.
Снова наступила тишина. Элеанора закрыла пальцем второе ухо, пытаясь не обращать внимание на уличный шум.
— Это Элеанора, — повторила она, — Элеанора Лавелль.
— Я знаю, кто это. Как ты нашла этот номер?
— Он был в списке.
— Ты с ума сошла вот так мне звонить? Сказано же было так не делать.
— От вас, ну, не было ничего слышно, — пролепетала Элеанора.
Голос у нее дрожал; пришлось дать самой себе моральный подзатыльник. Если она даст понять, что боится, хоть как-нибудь это проявит, все будет кончено. Она проиграет. Нельзя было этого допустить.
Ее взгляд упал на приклеенную на стенку будки листовку. На ней была изображена молодая большегрудая женщина в тесном красном лифчике и крошечных кружевных трусиках. Она сидела, раздвинув ноги и засунув палец в рот; выражение ее лица так и кричало: «Приди и возьми меня!» Это была реклама голливудского стриптиз-бара.
Элеанора отвернулась от листовки.
— Я не шучу, — сказала она в трубку, — у вас было полно времени. Я устала ждать.
— Было же сказано, я обо всем позабочусь.
— Когда? Время на исходе. Знаете же, что будет, если вы не успеете.
— Скоро.
— Как скоро?
— Скоро, — раздался второй решительный ответ, и в трубке послышались гудки.
— Черт!
Элеанора так яростно кинула трубку, что та соскользнула со своего места и вяло повисла на металлическом проводе. Ей пришлось еще раз аккуратно повесить ее на место, сделать глубокий вдох и открыть дверь будки.
Ее дочь терпеливо ждала снаружи, наблюдая, как владелец бакалейной лавки подметает тротуар перед входной дверью. Стояла ранняя осень, было еще тепло, и Элеанора почувствовала, как джинсы и свитер прилипают к вспотевшему телу. Улица была заполнена людьми. Она узнала парочку давних завсегдатаев бара, в котором когда-то работала. Они помахали ей руками, пришлось улыбнуться в ответ.
— Мамочка, ты ругалась, — широко раскрыв глаза, сказала Алисия. — По телефону. Я слышала.
— Я знаю, милая, прости. Мамочка немного разозлилась.
— Ты злишься?
Элеанора улыбнулась и присела на корточки, чтобы оказаться с дочерью лицом к лицу.
— Нет, уже не злюсь. Мамочка счастлива. Знаешь почему?
— Почему ты счастлива, мамочка? — хихикнула Алисия.
— Потому что мы скоро полетим в большом красивом самолете! Тебе ведь понравится, правда?
— Да! Куда мы полетим?
— Далеко-далеко. Мы встретим там Микки-Мауса и будем веселиться, хорошо?
Глаза Алисии засияли.
— А Барби полетит?
Девочка вытянула вперед свою куклу. Голова у той была откручена. На ней были ботиночки Кена и его шорты. Элеанора надеялась скоро заиметь что-нибудь на замену.
— Конечно, Барби может лететь с нами.
— Когда мы встретим Микки? — спросила Алисия.
— Скоро!
— А дядя Робби полетит?
Улыбка исчезла с лица Элеаноры.
— Нет, не полетит. Мы будем вдвоем, милая. Только ты и я. И Барби.
7. Прайс
Прайс бросил на стол перед Виком Мединой коричневый пакет и вручил ему бумажный стакан с кофе. Тот сделал глоток и одобрительно кивнул.
— Двойной сахар и побольше сливок, — заметил Прайс, — я уже выучил, что ты берешь.
Медина развернул пакет, вытащил из него теплый пухлый бублик и понюхал его.
— Ммм, творожный сыр, — улыбнулся он, — мой любимый.
Он как следует надкусил бублик и с набитым ртом добавил:
— Ты же знаешь, что день рождения у меня только в следующем месяце?
Прайс уселся за рабочий стол, выложил на салфетку собственный бублик и разрезал его на части пластиковым ножом.
— Не успел позавтракать дома, — объяснил он, берясь за свой кофе. Ему нравился самый простой черный, без сахара. — К концу дня буду на девяносто процентов состоять из кофеина.