Я должна решить сама.
Я потираю усталые глаза и выключаю свой телефон, хотя мне удалось просмотреть всего лишь несколько страниц. Я измучена и голодна, и это имеет серьёзные последствия. Я иду, чтобы взять газировку, затем направляюсь в кабинет мамы.
— Привет, солнышко, — говорит мама, — садись, я только кое-что закончу.
Мы сидим в тишине несколько минут, прежде чем я говорю:
— Линден разговаривал со мной.
Мамина рука замирает.
— Тот самый Линден?
— Да!
Она улыбается.
— Всё ещё сохнешь по нему?
Я пожимаю плечами.
— Тогда это хорошо, верно?
— Думаю, что так. Он был близким другом девушки, которая умерла, и, может быть, он просто хочет изолироваться от этого. У меня на самом деле нет никакой связи с ней.
Она пожимает плечами.
— У дружбы, конечно, бывали и худшие начинания.
— Я просто хочу, чтобы я нравилась ему сама по себе.
— Ты не знаешь, что это не так.
— Полагаю, что нет, — бормочу я. — Но….
— Не стоит недооценивать себя. Ты в этом мастер.
Я провела еще несколько минут в молчании.
— Что, если он не позвонит? — кажется немного глупо думать так далеко вперед — я имею в виду, что он взял мой номер только сегодня утром. Но это первая хорошая вещь, которая произошла со мной за несколько недель. Поэтому я уже впадаю в крайность. Конечно.
Мама поворачивается, чтобы немедленно взглянуть на меня.
— Тогда тебе не будет хуже, чем сейчас.
— Но я буду разочарована.
— Он стоит того, чтобы рискнуть?
— Да, — говорю я усмехаясь.
— Шарлотта, мы никогда не знаем, что произойдет в будущем, — говорит моя мама, и я мысленно съеживаюсь. — Посмотри на меня. Даже за день до аварии я никогда бы не поверила, что твоего папы не будет, и я буду в инвалидном кресле.
Вина, которая наполняет меня, подобна ножам, разрезающим мой желудок
— Но я ничего не изменила бы.
Я дергаю головой.
— Время, которое мы провели вместе, стоит каждой секунды горя, — она затихла, ее взгляд расфокусирован, будто она блуждает в воспоминаниях. Когда она снова сосредотачивается, она вынужденно улыбается, но эта улыбка говорит мне, что она пытается не плакать. — Некоторые вещи в этом мире настолько удивительны, что нужно рисковать всем, чтобы их получить.
Мне не кажется, что мы говорим о мальчиках.
— Кроме того, — говорит моя мама, и это звучит более весело, — даже если что-то случится, когда наступит время, ты будешь достаточно сильной, чтобы справиться с этим. — Она гладит мои волосы. — Ты сильная, ты справишься.
Я поднимаю бровь смотря на маму, но в этот момент я чувствую, как начинается видение.
— Спасибо, мам, — говорю я, вставая на ноги. — Возможно, ты права.
— Я всегда права, — игриво поправляет она. — Ужин в духовке. Он будет готов через пять минут.
Я безмолвно кивнула, а затем пошла в спальню, закрыла глаза и плюхнулась на кровать, надеясь, что это будет что-то маленькое, видение, которое пройдет быстро.
Но у меня странное предчувствие.
Я поняла почему, когда увидела, что стою глубоко в снегу, по самые лодыжки.
Это моё видение о Джессе.
Снова.
У меня никогда не было одного и того же видения дважды. Что-то должно измениться.
Может, он будет жив.
Но нет, вот он, лежит на снегу рядом со мной.
Секунды проходят, и я продолжаю ждать, когда что-то изменится. Но ничего нет. Когда свет в предсказании тускнеет, и сцена исчезает, я моргаю, пока моё физическое зрение не начинает видеть мрачные сумерки в моей комнате.
Я не понимаю. Почему это видение пришло ещё раз?
Мысль, которую я пыталась искоренить, извивалась на поверхности, и на этот раз я позволила себе остановиться на ней.
Возможно, я должна это сделать. Если в Оракулах есть нечто большее, чем я подозревала, возможно, я должна помочь. Неужели так задумано, я задаюсь вопросом, суждено ли мне остановить эти смерти? Что, если именно поэтому предсказания, которые я вижу о них, настолько сильны? И почему это видение пришло ко мне снова?
Вера в судьбу и предназначение вроде бы идёт рука об руку с Оракулом. Так почему же это не должно быть моей судьбой?
Все противоречиво, я сую руку в рюкзак и достаю кулон, который я позаимствовала у Смита. Опять же, оно кажется слишком тёплым. Я держу его в руках и смотрю на камень, который, кажется, всех цветов и бесцветен одновременно. Я держу его на свету, но цвет совсем не становится понятнее. Во всяком случае, он выглядит ещё более многогранным.