Я в Паспарту, заперся и дал ход - прямо в двери, да как саданул для острастки! Погнул эти двери, перекорежил теперь хоть порохом рви. Там враз все стихло.
Ша! И как в гробу. Там, должно, они все на пол посадились. Я подождал минуту, выскочил, подошел к этой самой двери - а ее как жестянку туда вмяло, - подошел и во всю глотку им по-русски: так вашу и перетак. Молчок. Поутекали или с перепугу у них песок в глотке.
Я обратно в Паспарту и дал задний ход. Опять в ту же дырку и пошел сверлить назад, в реку. Под водой уж открываю ставни. Погасил свет. И вот стало видать сквозь стекла: вроде чуть сереет. Я дал выше. Еще стало светлей. И тут я высунул из воды спину. Катеришка какой-то спешил тут мимо. Я поднялся и носом перевернул его. Здорово вышло: он сразу брык через корму палубой об воду. А тут лопнул еще котел у него, как хлопушка. Фыркнул, вдребезги, пар, тут сейчас прожектор с берега ударил светом, а я уж поднялся - и ходу. Поднялся, стал в воздухе уж над океаном, наладил сейчас радио на Берлин и давай: Берлин! Берлин! - поставил на полную мощность. Даю депешу по-немецки: "Внимание! Я был сейчас в золотой кладовой Нью-йоркского Сити Банка, осмотрел золото. Десять процентов там золота, остальное подделка. Это афера выпускать бумажки, когда в кладовой золоченые жестянки. Я только что ночью разворотил их подземную камеру, сам все перещупал. В знак этого я брошу сейчас на улицу Бродвей дверку от ихних сейфов. Держись!" И только я это отстукал, а уж был над Бродвеем. Его сверху здорово видать - река свету. Я взял пониже, мне уж ясно видны стали трамваишки, автомобилишки и людишки: гоношат, мельтешат. Я эту дверину, в этом куске было кило с пятьдесят весу, - открыл дверь и туда - гоп-ля! Вот это прицел! Хряснулась она в какой-то автомобильчик, он брык-и набок, и в тот же миг на него налетел тот, что гнал сзади, - ух! Куча тут сразу их навалилась. Это я уж в бинокль видал. Что тут было! Вот цирк, это посмотреть только. Народу! Черная икра. Автомобили, трамваи... и тут, гляжу - раз! Стал белым столбом прожектор в небо, зашевелил, как рак усом. Ото! Уж три сразу. Десяток! Я - ход. Небо чистое было, за облака некуда было запрятаться. Но я пулей из этой паутины. Попал в темноту, смотрю по плану вот клетки за городом. Не иначе-огороды. Я сейчас вниз-верно: глушь. Какое-то окошечко светится, мигает жуликовато. Я уж на четверть метра от земли. Открыл дверь, рукой лапнул вниз, как из лодки в воду. Тьфу, сволочь какая! Тряаь, мокреть, паханное, что ли. Это нам и надо. Сейчас аппаратик на ремешок через плечо. Двери запер. Выскочил.
И тут я на щуп поставил на аппаратике приказ Паспарту - под землю, под заныр, значит. Я мало что видел в темноте, однако услыхал, как захрустела земля и вот уж нет ни черта передо мной. Я еще пождал, чтоб он глубже ушел, и поставил на аппаратике стоп. Аппаратик в кожаном футлярчике, вроде я бродячий фотограф, турист или еще какой хлюст. И пошел я на огонек. Денег американских у меня хорошо было взято с собой, маузер я прямо в штаны за пояс заправил сзади. Под пальто не видать: святой я совсем в своем котелке. Глянул я на небо - все переполосовано прожекторами в клетку, как американские штаны. И вся эта паутина ходит. Меня, голубчики, ищете, а я вот он я! Трите, трите небо, штукатурку всю сотрите, на вот, выкуси. Я им шиш туда в небо сунул и покрутил. Много налипло грязи у меня на ногах, пока я до этого оконца добрался. Сторожка. Я стук в окно. Дверь брякнула, свет распахнулся.
В дверях похоже - старик. Чего-то по-своему спрашивает. Я американского языка ни в зуб, давай по-немецки. Он меня впускает. Смотрю, в сенцах уже старуха и еще парень. А я им говорю, руками показываю, что, мол, чего как в курятник забились, гляди, что на небе делается. Они выскочили, глянули, вскакивают назад! Эге! Затормошились, потом ко мне:
- Джерман? - спрашивают.
Я киваю, что да, я джерман, то есть признаюсь за немца. Тут этот паренек за телефон - он в прихожей у них и висел - и чего-то говорит. Старики меня в хату манят. Я нет, ноги вот грязные. Пока что прибегает к ним какой-то толстый, но вижу - немец. И он прямо ко мне: