— Когда вы вошли в подвал, записная книжка была у вас?
— Да, я всегда ношу ее с собой.
— Вы сделали запись про встречу с Морозовым?
— Да, я написал еще в июне, чтоб не забыть.
— Что означает — прекратить эту историю?
— Уже не помню.
— Когда вы выбежали из подвала, где был блокнот?
— Не помню. Я вполне мог потерять его там. Я находился в невменяемом состоянии.
— Когда вы обнаружили потерю?
— На следующее утро после презентации, в галерее. Но я не помнил, где именно потерял блокнот.
— Кто может подтвердить, что вам звонили в 11.10?
— Гена Кремер. В тот момент он был в кабинете».
Прочитав, я положила листки перед собой.
— Как вы думаете, кто из них врет? — спросил Ивицын.
— Кремер.
— А ради чего?
— Этого я не знаю.
— У Кремера был повод ненавидеть Каюнова?
— Вроде бы нет. Наоборот.
— А по-моему, каждое слово Каюнова — ложь. Неудачная попытка создать себе алиби. И с Кремером ему почему-то не повезло.
Я смотрела на Ивицына, испытывая странное чувство, словно ко мне приближалось то, что я обязана была понять, ухватить. Я спросила:
— В котором часу был убит Дима Морозов?
— Вы уже задавали этот вопрос, — недовольно поморщился Ивицын.
— Да. И вы не ответили на него. Но я хочу знать, в какое время был убит Дима Морозов.
Недовольство теперь читалось на лице Ивицына слишком явно.
— Это относится к следственным материалам, которые разглашать нельзя! Я вам уже отвечал, что повремени все сходится, тем более что ваш муж врет — он вышел из галереи не в одиннадцать пятнадцать.
Тут я сказала:
— Вы не хотите говорить время потому, что Дима был убит раньше. Раньше! До одиннадцати часов!
Ивицын нахмурился:
— Думайте о том, что вы говорите!
— Да, именно до одиннадцати часов, поэтому вы молчите! Вы понимаете, что, если Каюнов покинул галерею даже в одиннадцать или одиннадцать пятнадцать, совершить убийство он бы уже не успел. Потому, что невозможно изнасиловать, убить, разрезать на куски за пятнадцать или даже двадцать пять минут! Это полный абсурд! И это полностью доказывает невиновность Андрея!
Глаза Ивицына превратились в щелки.
— Вы берете на себя слишком много. По-видимому, с вами невозможно общаться по-хорошему. Единственный выход — только вызов повесткой!
Я промолчала. Он продолжил:
— Если вы будете вести себя так, вы ничем не поможете своему мужу.
Я снова ничего не ответила. Он протянул еще один машинописный листок.
— Что это?
— Показания некой Ксении Агаповой, пенсионерки.
«ИЗ ПОКАЗАНИЙ АГАПОВОЙ КСЕНИИ ВАСИЛЬЕВНЫ, ПРОЖИВАЮЩЕЙ ПО АДРЕСУ КРАСНОГВАРДЕЙСКАЯ, 15, КВАРТИРА 3.
Он на меня налетел, я как раз за молоком вышла и вот возвращалась. Я одна живу, пока силы есть ходить, я и хожу. Он на меня как налетит — глаза дикие, патлы всклокочены, руки дрожат, чуть с ног не сбил. Ну все, думаю, псих. Эта молодежь вечно сломя голову, вечно все шиворот навыворот. А из окна Таньки-то рыжей, к которой каждую ночь шофер «КамАЗа» приезжает и махину свою под окнами ставит, радиоточка время сказала — одиннадцать часов тридцать минут. Это, значит, когда тот черт на меня налетел. Ну, я тогда в голос, а он руками взмахнул, посмотрел дико — и бегом, бегом. Даже не извинился, вот так-то».
— Художественный бред, — прокомментировала я. — И что это показывает?