Надо отдать справедливость мисс Климпсон: она, скорее всего, тут же разорвала бы листок, не прочитав, если бы ее взгляд не скользнул по одной фразе: «Ложь, на которую я пошла ради М.В.».
В эту же секунду мисс Климпсон поняла, что это почерк Веры Финдлейтер. «Эта догадка вспыхнула у меня в мозгу, как молния», — объясняла она впоследствии. Догадка о том, что означали эти слова.
Целых полчаса мисс Климпсон сидела в одиночестве, борясь со своей совестью. Ее природное любопытство говорило: «Читай», а религиозное воспитание убеждало: «Ты не должна это читать». Чувство долга перед Вимси, у которого она была на службе, приказывало: «Выясни все», а ее собственное чувство благопристойности требовало: «Не делай этого». Страшный, суровый голос скрипуче нашептывал ей: «Речь идет об убийстве. Ты хочешь стать сообщницей убийцы?» Мисс Климпсон, как Ланселот Гоббо, разрывалась между дьяволом и совестью. Но как можно было в данном случае отличить совесть от дьявола?
«Всегда говорить правду и смело сопротивляться злу».
Убийство.
Теперь предоставляется реальная возможность узнать об этом деле.
Однако насколько реальна такая возможность? Может быть, она вложила в эту фразу больше, чем она означала.
Но в таком случае, не является ли для нее почти что прямым долгом читать дальше и освободить свой ум от этого ужасного подозрения?
Мисс Климпсон хотела бы пойти к мистеру Тредгоулду и попросить у него совета. Скорее всего, он велел бы ей незамедлительно сжечь бумажку и изгнать из души подозрение молитвами и постом.
Мисс Климпсон встала и принялась искать спички. Лучше побыстрее избавиться от этой вещи.
Но что она, собственно, собирается сейчас сделать? Уничтожить ключ к разгадке убийства?
Что бы она там себе ни думала, это слово само отпечаталось в ее мозгу заглавными буквами, жирно подчеркнутое. УБИЙСТВО — прямо как на полицейской афише.
Потом ей пришла в голову новая мысль. Ведь Паркер полицейский! Наверное, он также не испытывает особого трепета перед священным таинством исповеди. С виду он похож на протестанта. А может быть, он вообще не принадлежит ни к какой религии. В любом случае служебный долг для инспектора наверняка превыше всего. Может, лучше послать ему эту бумажку, не читая, просто с кратким объяснением того, как она попала к мисс Климпсон? Тогда вся ответственность ляжет на него.
Однако, после зрелого размышления, мисс Климпсон в силу своей природной честности отвергла этот иезуитский план. Предав гласности эти записи подобным образом, она нарушила бы тайну исповеди не меньше, чем если бы сама прочла бумажку. Ветхий Адам в душе мисс Климпсон тоже поднял голову: уж если все равно кто-то должен был ознакомиться с этими признаниями, то почему бы ей и не удовлетворить свое умеренное любопытство? Кроме того, не исключено, что она вообще ошиблась. Наконец, «ложь» могла не иметь никакого отношения к алиби Мэри Виттейкер. Тогда получилось бы, что леди-сыщица безответственно и без всякого результата выведала чужой секрет. Если она решила это доказать, то прежде всего сама обязана прочитать записи — отдавая должное всем заинтересованным сторонам.
Может быть, если она взглянет еще на одно-два слова, то убедится, что это никоим образом не связано с УБИЙСТВОМ, И тогда она сможет уничтожить бумажку и забыть о ней. Мисс Климпсон знала, что если она разорвет ее, не читая, то уже никогда не сможет о ней забыть — до самой смерти. Она вечно будет носить в душе это мрачное подозрение. Она будет думать о Мэри как о возможной убийце. Глядя в холодные голубые глаза мисс Виттейкер, она будет невольно задумываться о том, какое выражение они принимали, когда душа, скрытая за ними, замышляла УБИЙСТВО. Конечно, это подозрение еще раньше поселилось в душе мисс Климпсон. Его посеял в ней Вимси. Но только теперь оно стало ее собственным подозрением. Оно «кристаллизовалось», стало для нее реальностью.
«Что же мне делать?»
Мисс Климпсон бросила на бумажку еще один быстрый, стыдливый взгляд. На этот раз она увидела слово «Лондон».
Она легонько ахнула, словно встав под ледяной душ.
«Ну ладно, — сказала себе мисс Климпсон, — если это действительно грех, то я его совершу, и да простит меня Бог».
Ее щеки покрылись густым румянцем, как будто она раздевала кого-то донага. Тем не менее, она сосредоточилась на записке.
Записи были короткими и неясными. Едва ли Паркер сумел бы много отсюда извлечь. Но для мисс Климпсон, натренированной в стенографии набожности, эта история была так ясна, будто ее напечатали жирным шрифтом.