К несчастью, я застал мисс Доусон как раз в тот момент, когда ненавистная идея завещания вызывала у нее особенный протест и неприятие. Незадолго до этого врач сообщил ей о необходимости сделать еще одну операцию в ближайшие несколько недель. Едва ли можно было выбрать более неудачный момент, чтобы завести с ней разговор о смерти. Все мои слова вызвали у мисс Доусон только негодование. Она заявила, что против нее составлен заговор и ее нарочно запугивают, чтобы она умерла во время операции. Судя по всему, именно этим ее и пугал перед предыдущей операцией бестактный лечащий врач. Но тогда она выжила, и, по ее словам, должна была непременно выжить и теперь, если только окружающие не будут ее сердить и нервировать.
Разумеется, если бы она действительно умерла под ножом хирурга, проблема решилась бы сама собой безо всякого завещания. Подчеркнув, что единственная причина, по которой я так настаиваю на завещании, — это уверенность в том, что она обязательно доживет до нового года, я еще раз объяснил ей положения нового Закона так ясно, как только мог. Тут мисс Доусон резко возразила, что в случае такой моей уверенности мне вообще незачем было приходить и беспокоить ее этим вопросом, поскольку времени до принятия Закона еще предостаточно.
Конечно, идиот-доктор, как и все врачи, настаивал на том, чтобы от моей клиентки скрыли ее подлинный диагноз, так что она пребывала в убеждении, что после предстоящей операции она выздоровеет и проживет много лет. Когда же я посмел настаивать на своем, ссылаясь на то, что мы, юристы, должны призывать клиентов к осторожности и предусмотрительности, мисс Доусон чрезвычайно рассердилась на меня и практически отказа-па мне от дома. Через несколько дней я получил от нее письмо, в котором она выражала недовольство моей назойливой и неуместной дерзостью. Там было сказано, что она не может доверять человеку, который проявил по отношению к ней такую беспардонную грубость. Согласно требованию мисс Доусон, я передал все ее личные бумаги в руки мистера Ходгсона из Лихэмптона, и с тех пор не имел никаких контактов с членами ее семьи.
Это был ответ на первый и второй вопрос. Что же касается третьего, то я, конечно, не счел нужным сообщать мисс Виттейкер, что ее права на наследство, возможно, будут зависеть от наличия завещания, а также от того, умрет ли ее двоюродная бабка до или после 31 декабря 1925 года. Хотя, по моим данным, ничто не говорит против этой молодой леди, я всегда считал нежелательным, чтобы какое-либо лицо располагало слишком точными данными о том, что именно оно выиграет от внезапной кончины другого лица. Иначе, если вдруг произойдет непредвиденный несчастный случай, наследники окажутся в весьма двусмысленном положении; да и сам факт получения ими подобной информации, если о нем станет известно, может сильно повредить их интересам. Самое большее, на что я решился, — это сказать, что если мисс Доусон внезапно выразит желание меня видеть, пускай за мной пошлют без промедления. Конечно, когда мисс Доусон передала свои дела другому адвокату, это лишило меня всякой возможности влиять на ситуацию.
В октябре 1925 года, почувствовав, что здоровье мое уже не то, что раньше, я оставил юридическую практику и переехал в Италию. В эту страну английские газеты не всегда доставляются регулярно, так что я пропустил сообщение о кончине мисс Доусон. То, что она умерла столь внезапно и при столь таинственных обстоятельствах, естественно, вызывает безусловный интерес.
Далее вы пишете, что вам бы хотелось узнать мое мнение о том, каково было состояние умственных способностей мисс Агаты Доусон в момент, когда я видел ее в последний раз. Ее ум был абсолютно ясен, она прекрасно во всем ориентировалась — настолько, насколько она вообще могла ориентироваться в делах. Мисс Доусон не была одарена способностью понимания юридических проблем, и мне было чрезвычайно трудно заставить ее понять, какие осложнения вызовет в ее случае принятие нового Закона о собственности. Всю свою жизнь она прожила с представлением о том, что собственность по закону переходит к следующему по степени родства члену семьи, и ей казалось немыслимым, что это может когда-нибудь измениться. Она уверяла меня, что правительство никогда не посмеет принять такой закон. Я упорно доказывал, что именно это правительство и намерено сделать. В ответ мисс Доусон заявила, что все равно ни один суд никогда не примет столь злодейского решения — отдать ее деньги кому-то, кроме мисс Виттейкер, поскольку даже слепому ясно, что ее племянница — единственный человек, который должен их получить. « Что за право имеет на мои деньги герцогство Ланкастер?» — повторяла мисс Доусон. — «Я знать не знаю никакого герцога Ланкастерского». Она не отличалась особой остротой ума, и я не уверен, что она до конца поняла суть проблемы, даже если отвлечься от неприятия, которое в ней вызывала сама обсуждаемая тема. Тем не менее, моя клиентка была вполне compos mentis. Причина, по которой я настаивал на составлении завещания до операции, заключалась единственно в том, что после нее умственные способности мисс Доусон могли прийти в упадок, или она могла оказаться под постоянным воздействием наркотических средств, что с юридической точки зрения примерно одно и то же.