Держать кафе придумали Верушка с мужем, а Карел только поддержал — младшая сестра застала его в тот период, когда он не мог пристроиться ни к какому делу. Думал, кафе — это временно. Потом втянулся, хоть и был на подсобных работах, а рулил зять. Ольга навещала детей раза два в неделю. Рвалась помочь по хозяйству, нянчилась с внуками — но старалась не надоедать. Понимала.
Средний, Зденек, пошел по стопам неугомонного Томаша. Дядя Томаш оставил Зденеку свой небольшой бизнес в наследство, и Зденек строил теперь коттеджи где-то на границе с Австрией — Ольга с ним редко виделась. У него тоже была семья, дети. Только старший Карел какой-то оказался непутевый. Что «за сорок» он так и не женился — это была Ольгина вечная боль. Как же так?! Ведь и красивый, и добрый, и неглуп, и даже не очень ленив…
Ольга медленно выехала на шоссе, и теперь ее обгоняли фуры, летели мимо редкие легковушки. А она потихонечку крутила педали, с трудом вкатывая своего неповоротливого коняшку на малые горки и замирая на поворотах, но упрямо двигалась вперед — она срезала по трассе километров шесть, куда было торопиться?
Подъем закончился, по левую руку потянулись зеркала солнечной электростанции. Можно сказать, ее построил Мартин — их фирма ставила и обслуживала такие по всему Среднечешскому краю. Хоть эта его мечта сбылась. Зеркала были засеяны, насколько хватит глаз, точно гигантские подсолнухи, — и в этом не ощущалось никакой механики.
Но и зеркала кончились, потянулись поля, по-весеннему пустые. Ольга ехала и думала о своем. Левое колено поначалу болело, но теперь ничего, разошлось — и больше не мешало вспоминать.
Первый день в Праге запомнился смутно. Поезд долго полз в черте города — крался и замирал, точно выслушивал дорогу. Мартин как ушел к проводнику, так и стоял там в окружении других чехов — и с той стороны слышалась невнятная многоголосица на двух языках. Вещи были собраны, и Оля сидела, упершись худыми коленками в прохладный бок чемодана. Она смотрела за окно, где неспешно скользили нарядные пражские дома. Выглянула в коридор, среди других затылков увидела затылок Мартина. Вздохнула. Расправила примятый подол и опять стала смотреть за окно. Поезд нехотя выкатился на мост и поплыл над рекой, замелькали внизу крошечные белые лодочки.
Дверь купе с грохотом отъехала, в проеме появился муж.
— Мартин… — опять начала Оля — и опять не успела ничего сказать.
— Собирайся! — велел он коротко и поволок в коридор чемодан, проехав Оле по ногам. Больно — и обидно до слез.
На вокзале он оставил ее и велел никуда не отходить. Его не было довольно долго, и Оля, присев на краешек безразмерного своего багажа, чувствовала, как припекает затылок. Вокруг сновали люди, бежали по платформе разносчики, размахивая газетами. Поезд, высадив пассажиров, утянулся куда-то. После московского вокзала этот казался Оле игрушечным — такое все вокруг было компактное и аккуратное, не вокзал — макет музейный. От голода и жары мутило. Хотелось лечь и вытянуть ноги. Зашуршав кульками, она выудила теплый, слегка примятый помидор и стала посасывать в надежде унять тошноту. Хорошо было бы соли, но соль запропастилась куда-то. Заныла спина, отяжелела голова, и уже не хотелось смотреть по сторонам, как ни любопытно казалось новое место. Мартин появился сзади — и немного напугал. Не обнял, не поцеловал, а лишь скользнул встревоженным взглядом и схватился за чемодан — она предусмотрительно отступила, давая дорогу.
Хоть собирались вроде бы ехать опять на поезде, пробирались сквозь вокзальную сутолоку на улицу, и Оля едва поспевала за мужем. А он шел, как ледокол через Арктику, выставив чемодан углом вперед. Выбрались и поймали такси.