Таня сдала книги, не доучив намеченного, и в сквере, за кустами оглушительно пахнувшей сирени дала волю слезам. Дело было в мае, перед сессией. На третьем, даст бог памяти, курсе. Таня сидела на гнилом бревне у забора, подложив под себя две толстых тетрадки, и горячие слезы так и бежали по щекам. Себя было ужасно жаль. Вот и мама умерла, и Толя сбежал, и кому она нужна, если не может уберечь от беды ни-ко-го…
Таня вспомнила о скором приезде Оли, которая еще только собиралась поступать, и решила про Толю: черт бы с ним, спивается — пусть. Вот сопьется и будет знать! Она поднялась, обтряхнула тетрадки и гордо распрямилась. Кусты зашуршали, качнулись, расходясь, — и навстречу вывалилась толпа однокурсников. В сумках у всей честной компании позвякивало. В хвосте, обнимаемый за плечи, влекся Толя. Глаза беглеца возбужденно блестели, и на щеках, таких бледных два часа назад, играл лихорадочный румянец предвкушения. Таня с презрением прошла мимо. Толя съежился и постарался спрятаться за спины товарищей. Товарищи зареготали, заулюлюкали вслед — и так это было противно, что слезы мгновенно высохли. А Толя в тот вечер отравился, намешав, подрался с теми, с кем выпивал, и весь вечер блевал под окнами общежития, куда вахтерша его «в таком виде» не пустила.
В ту сессию он и нахватал хвостов, едва не вылетел.
— Мам, у кого акцент?
Наташка была нечесаная, хоть дело шло к полудню, мешковатая, словно зевающая всем своим большим телом. На ней был скользкий китайский халатик чуть выше колен, в немыслимых цветах и птицах. Коленки у Наташки были оплывшие, туго натянутые лосины бугрились на них и задирались, лезли вверх по мясистым бледным икрам. Татьяна Александровна внимательно посмотрела на дочь, брезгливо скривилась и отвернулась. Наташка все слышала. Вот некстати!
— А ты не кривись! — сказала Наташка с вызовом.
— Умылась бы, — парировала Татьяна Александровна. — С утра как лахудра.
— Тебя не спросили! — Наташка запустила пятерню в свалявшиеся высветленные волосы и попыталась их пригладить.
Помолчали. Татьяна Александровна молчала раздраженно. Наташка обиженно поджимала губы.
— Так у кого акцент, мам? — наконец спросила она примирительно. Любопытство пересилило.
— У Ольки, у кого, — буркнула Татьяна Александровна недовольно. — Который год по заграницам… — И она заторопилась на кухню, но Наташка стояла в проходе.
— Кто это Олька?
Татьяна Александровна молчала. Попыталась подвинуть Наташку — не тут-то было.
— Мам. Ну хватит уже. Кто такая Олька? Подруга?
— Дай пройти. Борщ поставила. Сбежит.
— Не сбежит. Кто такая Олька? Почему ты посторонним рассказываешь про наши проблемы? Объясняю же — это все балаган пустой! В крайнем случае найду я деньги, раз тебе так спокойнее.
— Найдет она, — усмехнулась Татьяна Александровна. Ей было неловко, что дочь услышала разговор. Объяснила нехотя: — Она не посторонняя. Сестра. Наташ, дай пройти! Это тебе вечно делать нечего, а я готовлю!
Сестра? Слыхом не слыхивала Наташка о сестре, да еще чтобы по заграницам.
— Двоюродная?
— Родная! Уйди от греха!
— Мам, я серьезно. Какая родная, что ты меня за дуру держишь? Тебе что, сказать жалко, кто такая эта Олька?
— Я и говорю серьезно. Моя родная сестра. — Она посмотрела дочери в глаза долгим, прямым, недобрым взглядом, и та поняла, что мама не шутит.
— Старшая? — спросила Наташка, просто чтобы что-нибудь спросить.
— Младшая. Отстань.
— А почему у нее акцент?
— По кочану!
— Ма-ам!
— Она лет сорок за границей. Мы не общаемся… сегодня — это случайно. Ну, дай пройти. — Но Наташка застыла удивленная и переваривала информацию.
Потому и не хотела никогда рассказывать, чтобы избежать лишних ранящих вопросов. И отцу, царство ему небесное, не велела — не надо было Наташке знать про Ольгу. И соседям соврали, будто Ольга вышла замуж и в Вышний Волочек уехала. Вышний Волочек — это было неинтересно, так что никто особо не расспрашивал. Какая она теперь сестра — ломоть отрезанный. Не Наташкиного это было ума дело, от Наташки требовался тут обычный ее непробиваемый пофигизм. Но та уперла руки в боки и спросила с угрозой:
— То есть ты хочешь сказать, что твоя родная сестра сорок лет живет за границей?
— Тебя не спросили! — огрызнулась Татьяна Александровна.
— И где, позволь поинтересоваться? — тон сделался ернический, едкий.