Таня стояла, прислонившись к стене. Юрчик подвинул ей стул, стряхнув пустые консервные банки, она тяжело опустилась, пристроила спящую Наташку на коленях. Сидела и тупо смотрела перед собой, пока Юрчик торопливо ликвидировал разруху. Только спрашивал тихонечко — куда положить то, где взять это… гвозди сам нашел, но стучать не решился, и под днище кроватки подставил в трех местах бутылки из-под «Токая», как раз они по высоте подходили… Таня взглянула равнодушно и отвернулась. «Я попозже по-нормальному поправлю», — смущенно пообещал Юрчик. Остальные бутылки он выносил за дверь по четыре в руке, ловко зажав между пальцами, чтобы не греметь.
Он в тот раз даже полы помыл. Комната засияла как новенькая, красная курточка парадно повисла у двери, обувь выстроилась парами, кровати укрылись крахмальным, белоснежным… и кто бы знал, как же Таня возненавидит Юрчика с того дня. Так и не сможет простить своего унижения. До самого отъезда Тани из Усть-Илима он будет ухаживать за ней. Она будет гнать Юрчика к жене — и чем яростнее, тем настойчивей он будет возвращаться, — это несколько лет будет питать всеобщее любопытство. Общественное мнение будет не на стороне Тани — ну, действительно, чего ломается? А Юрчикова жена будет ходить к ней в сопровождении подросших мальчишек и закатывать скандалы — тем более глупые, что Таня ни разу не даст для них повода.
Толя вернется на следующий день, к обеду — с заплывшим глазом, с неряшливым букетом жарков, которые нарвет за общежитием. Он протрезвеет, и в первые недели жизнь пойдет своим чередом. Он будет клясться: нет, никогда, ни капли! И поначалу Таня его, конечно, простит. К концу лета приедут из Бодайбо свекор со свекровью — наконец-то знакомиться с Таней, смотреть внучку. Они навезут денег и гостинцев, будут тешкаться с Наташкой и не примут всерьез ни одну Танину жалобу… ну подумаешь, расслабился мальчик, гульнул на радостях — это нормально, по-мужски. Все будет обращено в прибауточки, в эдакие семейные частушки, пропетые бойким голосом под притоп с прихлопом. Испуганный Толя в присутствии родителей рюмки в рот не возьмет, подтверждая мнение свекрови, что мальчику досталась девица с гонором, даром что отличница. С той поры свекровь невзлюбит Таню — и больше никогда ее не услышит, даже не попытается.
Родители уедут, и Толя сорвется в новый запой. Спокойная жизнь кончится. Он будет пьян почти беспрерывно, иногда «навеселе» или «подшофе», но все чаще — «вдрабадан», «в стельку», «в зюзю», «в доску» и «вусмерть». Таня будет в сердцах кричать мужу: «Бич божий», — и это окажется пророчество, бичом он и закончит свою короткую жизнь.
В недолгие трезвые периоды Толя, конечно, будет как шелковый. Он будет баловать Наташку и дарить Тане ненужные безделушки — духи, платочки. А Таня будет терпеть и прощать — пока однажды ей не придется вытаскивать мужа от маляров-штукатуров, из перекрученной общежитской постели, где будет храпеть он, невменяемый, в объятиях какой-то тощей лахудры, чуть не сорокалетней. Это и станет последней каплей — Таня вернется в Военград, к отцу. Но и тут ей никто не посочувствует, и все (особенно свекровь) будут твердить, что она сама виновата — нельзя так давить на мужика, надо больше любить его и жалеть, и уж тем более не выносить сор из избы на профком… А Таня даже не станет это оспаривать. Она будет казнить себя и мучить — годы и годы. Наташка будет всю жизнь попрекать ее, что «угробила папу» — веселого, доброго человека, такого щедрого. И отдельным пунктом не простит, что прервалась связь с дедом и бабушкой из Бодайбо, которые там на золоте, а они всю жизнь едва концы с концами сводят.
Но все это будет позже. Семь лет исполнится Наташке, когда они уедут из Сибири. Юрчик будет умолять Таню остаться, станет клясться, что бросит своих и поедет за нею на край света, — но, разумеется, никуда не двинется. А Толя, оставленный без присмотра, совсем опустится, будет отовсюду уволен и исключен. Он бесславно погибнет под забором — в буквальном смысле. Напьется и уснет, не дойдя десяти метров до обиталища очередной своей сожительницы. Это случится в конце лета, ночи будут совсем уже холодные, пройдет дождь — и его окажется достаточно. Таня узнает о смерти мужа спустя два года, случайно. Долго будет скрывать от Наташки. А когда неосторожно проговорится, это будет очередной взнос в копилку извечной Таниной вины.
Но с чего, когда взялась эта копилка? И что в ней такого особенного хранилось? Желание всем и всегда помогать, хотя бы они никогда ни о чем таком не просили? Незамутненная вера в незамутненные идеалы? Обида, что все, оказывается, не такие?..