О разводе Наташка узнала в двенадцать лет, случайно. И ух как разозлилась на мать — со всей силой гормональной перестройки. Типичная, в общем, история.
— Ба, ты чего тут в темноте-то? — спросила Женька, высовываясь в коридорчик. — Опять плачешь, что ли?!
Она щелкнула выключателем, и коридор наполнился желтым светом. Татьяна Александровна подняла на внучку мокрые глаза, глянула исподлобья.
— Ба? — насторожилась Женька. В прошлый раз так же сидела, а потом в «скорую» пришлось звонить, с сердцем плохо сделалось.
— Ничего, Женечка, ничего, — пробормотала Татьяна Александровна виновато и опустила взгляд. Вытащила из кармана давешнюю тряпочку для пыли и утерла глаза. — Плохое вспомнилось просто.
— Так ты не вспоминай, — посоветовала Женька. — Нахрен надо!
— Нахрен? Что за словечки у тебя! — Татьяна Александровна возмущенно привстала, забыв плакать.
— О. Узнаю бабушку, — констатировала Женька и проследовала к телефону. Угнездила аппарат на коленках, стала шумно набирать номер.
— Поела? — спросила Татьяна Александровна.
— Угу.
— Борща поела?
— Ба, не мешай!.. Добрый вечер… Пирава позовите, пожалуйста…
В голосе ее слышалось отчетливое кокетство.
Татьяна Александровна покривилась и пошла в кухню, где ждала кастрюля борща — конечно, нетронутого, потому что кто же будет обедать борщом, если в доме еще не кончился сыр.
Глава 12
Зато не пьет… Для Татьяны Александровны это был главный аргумент в пользу зятя. Точнее, это был единственный аргумент, позволивший скрепя сердце дать согласие на свадьбу. Она уже тогда подозревала, что пожалеет. Но свои-то мозги ребенку разве вставишь? Особенно когда ребенку под тридцать. И без того про Наташку болтали, что пробы ставить негде. А этот Гена был приезжий — Наташка его и окольцевала по-быстрому.
Она тогда была еще хорошенькая — сочная, но не оплывшая; таких хотят, но не сердцем, а как поэт писал, «звон свой спрятать в мягкое, в женское». И тут бы ей гордости капельку, да где там — всем верила, всех любила.
После школы учиться поступила она по-человечески, в Ленинград. На перспективную специальность, с прицелом остаться и устроиться куда-нибудь в НИИ — материных трудовых подвигов Наташка не понимала и не хотела, да и времена были не те — перестройка. Но пока добралась до диплома, очнулась в другой стране, даже в другом городе. Диплом инженера стал никому не интересен. Попробовала остаться в Питере: устроилась в ларек торговать пивом и сигаретами — и там связалась с женатым хозяином. Южный человек, сулил золотые горы, но недолго. Наташка двинулась в Москву, и там дело поначалу вроде пошло на лад — тоже был ларек, точнее, столик на Арбате. Торговала сувенирами. Открытки, матрешки смешные — внутри Ленина Сталин, внутри Сталина Хрущев, внутри Хрущева Брежнев — и самый крошечный — Горбачев, состоящий из одной головы с пятном. А всего больше в тот год любили иностранцы матрешку-Ельцина. Чистенькая работа, публика в основном заграничная: восторженные, дружелюбные, небедные люди, — и стала жизнь налаживаться, но тут случилась очередная любовь. Сперва квартиру снял, шубу купил, машину обещал, а потом пропал. Квартиру оплачивать стало нечем, на сувенирах столько не заработаешь, и вернулась Наташка на незавидные стартовые позиции.
Подружки говорили — дура, иностранца ищи. А Наташка и рада бы, но никак не подворачивался. Пришлось возвращаться домой… а все потому, думала Татьяна Александровна, что слишком лепилась к мужикам, своей головой думать не умела. Вот и оказалась у разбитого корыта, в Военграде, и про обе столицы говорила теперь: «зажрались». Только шуба и осталась на память.
Татьяна Александровна приняла Наташку. Вместе было как-то полегче. И сама-то она по молодости свалилась отцу, как снег на голову. Но тогда были другие времена — простые и понятные. Всего и было у Тани проблем — как-то ужиться с буфетчицей. Таня старалась все делать ей назло — но это машинально; буфетчица была добрая женщина и совсем безобидная. Все Танино раздражение, накопившееся за годы брака, обрушилось на нее. А папа даже не заступился. Собрали вещи и съехали. У буфетчицы была комната в общежитии, она ее задешево командировочным сдавала. Вот, им отказали, заселились сами.
Конечно, она была не чета маме. Простецкая, малограмотная. Говорила «масла» — она. Говорила «тубаретка», «полувер». Книг не читала. Но зато умела обживаться где угодно, создавая вокруг пространство, полное тепла и уюта. Таня это умом-то понимала, а ссорилась — не могла остановиться.