— Тетушка, но два года разница существенная! В двенадцатом году Владимиру было уж семнадцать лет, а Евгению? Всего пятнадцать! Куда бы, на какую войну он отправился?
— Ксения, да я не о том! — сказала графиня. — Не важно, служил твой сын, нет ли… Дело в том, как нынче он может применить свои силы. Ему теперь сколько лет — двадцать три? Что же он? Служит?
Да, — ответила Ксения Григорьевна, — по статской линии идет. Тут, конечно, не столица, но перспективы у него немалые, все же наше положение здесь, в К., весьма и весьма существенно.
— Вот, а ты говоришь, нету средств!
— Средства есть, но слишком скудные, не к нашему положению!
— Ксения, довольно. Я все поняла, — Елизавета Петровна поднялась, — я теперь хочу прогуляться, а насчет моего завещания я уж знаю, что напишу. Дождитесь лишь моей смерти, и вы тоже все узнаете…
— Тетушка! — в притворной заботе воскликнула княгиня. — Зачем такие мысли!
— Ну, будет… А то я не знаю для какой нужды приехала… Завещание, смерть… Дела житейские. Кликни мне Лизу, я хочу с нею прогуляться. Очень мне по сердцу пришлась эта девочка. Что касается же средств, — внезапно продолжила старуха, — то я теперь же выделю вам некоторую сумму, чтоб вы не с таким нетерпением ждали моей кончины.
Старая графиня прогулялась по саду в обществе Лизы, как и намеревалась, а потом отпустила девушку, которую самым подробным образом расспросила о ее родителях, особливо об отце, которого сама графиня помнила совсем маленьким мальчиком; расспросила и о жизни в доме тетки. Лиза не жаловалась, она по характеру вообще склонна была все воспринимать легко, но весь ее вид и манера держаться говорили об ее подчиненном положении в доме Вяземских. Затем Елизавета Петровна расположилась отдохнуть в маленькой гостиной на первом этаже и невольно сделалась свидетельницей одного разговора, который повернул всю эту историю совершенно не так, как даже сама графиня предполагала в начале.
Молодые княжны Вяземские сидели за рукоделием по соседству с той комнатой, в которой была Елизавета Петровна. Они сидели несколько поодаль друг от друга, каждая у широкого окна, склонившись над вышиванием и небольшими, но богато инкрустированными столиками, в которых лежали нитки, иголки, ножницы, цветные лоскуты и все то, что необходимо для женской работы.
— Право, Юля, какая злая эта наша бабка! Сущая ведьма! — начала разговор старшая сестра.
— Молчи, Аннета, не то нам влетит, — отвечала ей младшая.
— Ну что? Что такого? Ты же слышала, как maman о ней говорила? А что сказала папенька? Неужели не слыхала? Мне казалось, мы вдвоем подслушивали…
— Ах, Аня! Я же сказала, молчи! — сказала вновь младшая.
Младшая их сестер, несомненно, была разумнее старшей. Это обстоятельство с некоторым удовольствие и отметила Елизавета Петровна, слышавшая каждое слово, произнесенное княжнами.
— Евгений бы со мной согласился, — заявила княжна Анна.
— Да уж я знаю. Что-то вы с ним так спелись в последнее время, — язвительно заметила Юлия.
— Мы с ним ближе возрастом, вот и все, — ответила Анна. — Ему со мною говорить интереснее, чем с тобой.
— Какие новости! Всем и так уж известно, что еще год-два, и ты станешь настоящей старой девой. Нашла чем гордиться!
— А ты года через четыре станешь такою же старой девой, как и я!
— Дурочка! Разве я нам этого желаю? — сказала Юлия. — Зря ты только так близка с Евгением. Он хотя нам и брат, а надобно будет, так пустит нас побоку, и все. Мы должны старухе угодить. А он пусть как знает! Ему что терять? Он нынче на службе. Там, глядишь, сделает карьер. Губернаторская дочка с него глаз не сводит и, ежели нужда станет, он женится на ней и возьмет приданого тысяч сто. А мы? Как денег нет, так и кончено. Ни женихов, ничего! Думаешь, станет нам братец помогать? Да никогда. Дай Бог, если только на содержание возьмет. И будем мы у него в дому приживалками.
— Ужас какой ты говоришь, Юля!