Отец вернулся с улыбкой до ушей.
– Старый ковбой Эрнесто поскакал в город за механиком, – сообщил он. – Он быстро обернется. Может, завтра машину уже починят.
– Почему ты сам не умеешь чинить машины? – спросил я.
– Да я как-то никогда не интересовался такими вещами, – ответил он.
– А надо бы уметь…
Отец рассмеялся.
– Надо бы уметь, – повторил я.
– Оллестад, подумай лучше обо всем хорошем. Это поднимет тебе настроение.
Когда мы пришли ужинать, Эрнесто сидел у костра с женой и тремя детишками. Он выглядел озабоченным и даже расстроенным. Отец заговорил с ним, и тот бросил в ответ несколько коротких отрывистых фраз. Папа сходил в хижину и вернулся, держа в руке несколько банкнот. Песо. Эрнесто не хотел брать деньги, и отец бросил их в пустую глиняную миску. Эрнесто кивнул жене, та взяла деньги из миски, ушла в сторону нашей хижины и вернулась уже с пустыми руками. Отец пожал плечами.
– Lo siento[40], – сказал он.
Вокруг костра повисло молчание. Старшие передавали по кругу миски. Отец протянул миску и мне. Запахло свининой. Я опять вспомнил о здешних поросятах. Но я был так голоден, что все равно стал есть.
Из центральной хижины вышла Эсперанса. Она села между старшими и начала есть. Волосы ее были заплетены в косу, и без пышной гривы вокруг лица глаза стали огромными, как грецкие орехи. Сейчас красота девушки бросалась в глаза еще больше. Уж очень она не вязалась с простой деревенской жизнью, с ее тяготами и молчанием. Казалось, Эсперанса была рождена для другого. В отсвете пламени от нее веяло опасностью. Я вдыхал ее сладкий аромат. Для меня ты всегда будешь Папайей.
Эрнесто и еще один vaquero первыми закончили есть и, взяв фонарь, тихонько прошли в главную хижину. Отец то и дело поглядывал в сторону хижины, откуда выбивался свет фонаря. Затем Эрнесто вышел наружу, и отец подошел к нему. Они тихонько переговаривались. Отец кивнул. Эрнесто тоже кивнул и вернулся в хижину.
Отец сел рядом со мной. Лицо его было напряжено.
– Пап, что случилось?
– Они боятся – вдруг federales узнают, что они нам помогали.
– А откуда они узнали про federales?
– Видимо, слышали в городе.
– А ты же говорил, что federales никогда не найдут нас?
– Они и не найдут. Пока мы здесь. Но потом могут сообразить, что к чему, и начнут всех доставать.
– И что, они злятся?
– Ну да.
– Так ты поэтому пытался дать им денег?
Отец кивнул.
– А я-то думал, что они сами потребовали.
– Не такого они склада…
Отец начал потирать ладони, а делал он это только в тех случаях, когда очень напряженно думал. Я испугался.
Он прочел страх на моем лице, обнял меня за плечи и улыбнулся.
– Оллестад, все в порядке. No problemo.
– И что нам делать?
Я поймал на себе взгляд Папайи и вдруг понял, что лицо у меня скривилось и из глаз вот-вот хлынут слезы. Я спрятал лицо в сгибе локтя.
– Завтра мы отсюда уедем, – сказал отец. – Ты и глазом не успеешь моргнуть, как мы уже будем в Вальярте, у бабушки с дедушкой. Покатаемся на досках в Сайюлите. Не парься.
Я все сидел, уткнувшись в локоть, и голова у меня жутко тряслась. Отец погладил меня по спине, и мой страх превратился в гнев. Мало того что нас могли вышвырнуть из деревни или даже похуже – отправить на голодный паек в мексиканскую тюрьму, так я еще и свел на нет все свои успехи с Папайей, разнюнившись у нее на глазах.
Все смотрели на нас, и я взял себя в руки. Выпрямился и выровнял дыхание. Отец протянул мне кокос. Я выпил содержимое без желания, просто чтобы ему угодить, словно за это обстоятельства согласились бы угодить нам. Отец встал и сказал, что сейчас вернется.
Папайя забирала у детей миски, и я избегал смотреть на нее. Все молчали, и вокруг костра царила мрачная атмосфера. Из хижины вышли vaqueros, попивая молоко из кокосов.
Тут появился отец с гитарой. Я просто рассвирепел. Неужели ему хватает глупости считать, что они захотят послушать его? Он, гринго-врунишка! Отец уселся, настроил гитару и принялся наигрывать фламенко. Я вскинул руку, чтобы остановить его, но это было бы предательством, и я всего лишь махнул ею в воздухе. Отец запел на испанском. Эрнесто, не отрываясь, следил за его пальцами. Я же пялился в землю, розоватую в свете пламени, и надеялся, что все это скоро закончится.
Стихли последние переливы песни. Повисло молчание. Отец подмигнул мне, отчего мне стало еще больше не по себе. Vaqueros сидели со скучающими лицами. Я уже приготовился удирать со всех ног и ждал только его сигнала.