Ре-Ранкар никогда и ни под кого не подстраивался. Он делал свое дело. Его задачей было найти преступника. А уж приговор пусть выносит судья. Однако желание старшего дознавателя Ре-Ранкара остаться честным и докопаться до истины вовсе не входило в конфликт с намерением сохранить голову целой. Поэтому для начала он решил отработать версию, в соответствии с которой убийцей миссионера мог оказаться один из бывших пациентов психиатрической клиники, патронируемой отделением Миссии Милосердия, во главе которого стоял при жизни Ни-Нартор. И вовсе не потому, что им двигало чувство самосохранения, а потому что эта версия выглядела наиболее очевидной.
Но ровно через неделю после убийства Ни-Нартора появился новый труп со вспоротым животом. Как и в первом случае, убийца проник в дом жертвы, не прибегая к взлому. Правда, это был уже не частный коттедж, а дорогая двухуровневая квартира в фешенебельном доме на 12-й линии. Жертва получила нескаин, растворенный в бокале белого вина, после чего убийца сделал свое дело и удалился, оставив квартиру нетронутой. Лишь нарисовал углем на стене круг, разделенный на шесть секторов. Но теперь он закрасил два прилегающих друг к другу сектора. Орудие убийства, по заключению экспертов, было то же самое, что и при убийстве Ни-Нартора.
Опрос соседей ничего не дал. Все они в один голос утверждали, что не встречали в вечер убийства на лестнице или в лифте незнакомых им людей. И никаких странных, подозрительных звуков никто тоже не слышал. Однако вскоре выяснилось, что этажом выше квартиры, в которой было совершено преступление, проходила многолюдная и довольно шумная вечеринка. Гости начали собираться часов в шесть вечера и разошлись только под утро. Тогда Ре-Ранкар провел повторный опрос свидетелей, делая особый акцент на гостях вечеринки; ему с трудом верилось, что всех их соседи знали хотя бы в лицо. Ну, это же все свои! — улыбались в ответ свидетели. Они пришли в гости к мэю Ди-Дирку, известному телепродюсеру. Видели телешоу «Сам не свой»? Так это он его и придумал! Мэй Ди-Дирк!
Названного телешоу Ре-Ранкар не видел, он вообще редко смотрел телевизор, но понял, в чем тут дело. В доме жили люди искусства. Или считавшие себя таковыми. А значит, и гости, приходившие к любому из них, автоматически зачислялись в разряд своих. Мир искусства, как известно, довольно тесен, здесь все знают друг друга. А если и не знают, то спешат познакомиться. И убийце не составило труда затеряться среди гостей.
Последние сомнения дознавателя насчет того, как преступник проник в дом жертвы, развеял портье, дежуривший в день убийства. Да, конечно, он был заранее осведомлен о том, что этой ночью у мэя Ди-Дирка будут гости. Много гостей, именно так. Конечно, у него имелся список приглашенных — портье торжественно вручил старшему дознавателю две страницы убористого машинописного текста. Нет, он не требовал, чтобы гости предъявляли документы, только просил, чтобы они себя назвали, и проверял имя по списку. Да, конечно, были и те, кто оказался не внесен в список. Ну, в таком случае он звонил мэю Ди-Дирку и спрашивал его согласия. Нет, мэй Ди-Дирк никому не отказал. Он вообще чрезвычайно милый человек и очень любит гостей. Да, у него часто бывают вечеринки. Раз в неделю. Как минимум. Не всегда такие большие и шумные, как в этот раз… Но ведь и повод особый: говорят, мэй Ди-Дирк заключил очень выгодный контракт на съемки нового телешоу… Вы, конечно же, видели «Сам не свой»?.. Что вы говорите?..
Могло ли какое-то из списочных имен прозвучать дважды? В принципе, конечно, почему бы и нет?.. Да, наверное, могло быть и так… Только какой в этом смысл? Мэй Ди-Дирк, конечно же, знает, кого пригласил!.. Не показался ли кто-то из гостей подозрительным? Ну что вы! Это же все уважаемые люди!.. Вообще-то, к нашим жильцам нередко заходят гости. Часто большими компаниями. Чуть ли не каждый день у кого-нибудь вечеринка. Ну да, бывает, что и пошумят. Но никаких серьезных эксцессов!
Убитую звали Ин-Илиа. При жизни она была модным критиком, пишущим исключительно для дорогих, толстых глянцевых журналов. Что такое «модный критик», Ре-Ранкар узнал, пообщавшись с сотрудниками изданий, в которых публиковалась Ин-Илиа.
— У нее был несомненный талант, — сообщили ему в первой редакции. — И при этом чутье на скандалы.
— Дерьмо она могла унюхать за сотню километров, — сказали в другом издании. — А перо у нее бойкое…
— У нее не было определенной специализации, — уточнили в третьем. — Она могла писать обо всем: о театре и литературе, о моде и кулинарии, о собачьих выставках и конкурсах флористов.
— Как ей это удавалось? — добавили в четвертом. — Да очень просто! Она не вникала в суть того, о чем собиралась писать. Ей это было ни к чему. Потому что она умела вычленить главное. И у нее не было никаких моральных принципов. Вы понимаете? НИ-КА-КИХ!
— Она знала, как больнее ударить, — объяснили в пятом. — У нее не было ни капли сострадания.
— Почему мы публиковали ее статьи? — искренне недоумевали сотрудники шестой редакции. — Да потому что они нравились читателям! Если бы мы печатали серьезные аналитические работы, объективно рассматривающие все достоинства и недостатки того или иного произведения, мы бы в скором времени потеряли всех своих подписчиков! Читателю нужен скандал. Он визжит от восторга, когда у него на глазах кого-то грубо хватают за волосы и окунают в чан с грязью. У Ин-Илии это получалось бесподобно. Для нее не существовало авторитетов. Любое, самое гениальное произведение она могла разодрать в клочья.
Словом, она была стервой, каких поискать. Она не могла разговаривать на отвлеченные темы — ей непременно нужно было кого-нибудь уязвить. Знакомого, незнакомого, по поводу или без — не имело значения. С ней невозможно было находиться в одном помещении более двух минут. После этого хотелось либо уйти, громко хлопнув дверью, либо влепить ей звонкую пощечину и выставить за порог. У таких людей в принципе не может быть друзей. Были ли у нее враги? Еще бы! Число судеб, изломанных и растоптанных ее безжалостными статьями, должно быть, перевалило за сотню. Зачем перечислять имена — возьмите подборку ее публикаций.
Полную библиографию Ин-Илии составляли сто семьдесят две статьи и триста восемьдесят две короткие рецензии. Чтобы составить впечатление о стиле и методе работы модного критика, Ре-Ранкару оказалось достаточно прочитать три из них. Статьи, действительно, были написаны бойко, живым языком, но при этом не вызывали ничего, кроме омерзения. Ин-Илиа легко, не утруждая себя доказательствами, объявляла творцов бездарями и плагиаторами. Вместо серьезных доводов апеллировала к мнению читателей. Любимыми ее аргументами были: «этого не увидит только слепой», «даже дураку понятно», «ну кто же этого не знает». Естественно, читатели не хотели чувствовать себя дураками, а потому легко соглашались с тем, что им внушала Ин-Илиа.