Летели недолго.
Скалы здесь, километрах в двадцати от базы геологов, вместо бурого приобрели серовато-зелёный оттенок, густые тени легко было спутать с трещинами и разломами, изуродовавшими этот горный массив, а на склонах и осыпях колыхались, будто водоросли, диски зеркальников.
— Вот это место, — сказал Заречный, и гравилет аккуратно и точно опустился на скальную площадку.
Начальник партии первым выпрыгнул из машины, подошёл к плоскому обгоревшему камню. Бока его кое-где оплавились в плазменном огне, потекли. Камень напоминал чёрного осьминога, выброшенного на сушу и припавшего в растерянности к земле.
— Янош как раз переговаривался с дежурным, — пояснил Заречный. — Затем вскрикнул, как бы от испуга, и связь прервалась… Поисковая группа нашла его здесь. То, что от него осталось… Неподалёку околачивалось несколько зеркальников. И на каждом из них светилось…
— Ясно, — кивнул Антон. — Лицо Яноша Форреста. Таким, каким оно было перед смертью.
— Да. Испуг и непонимание. Лучше и не вспоминать.
— А это что? — Антон показал на металлический оплавленный цилиндр, который валялся возле камня-осьминога.
— Сейсмодатчик. Янош в тот день устанавливал их в предполагаемых активных зонах.
— Здесь не было никаких приборов наблюдения? — спросил Антон. — С Форреста всё началось, а как, что — неизвестно.
— К сожалению, — Заречный развёл руками. — Думаете, мы не интересовались обстоятельствами гибели Яноша… Увы, вокруг одни камни. Мрак и неподвижность…
— Не скажите. — Антон поднял взгляд к небу, и губы его дрогнули в едва заметной улыбке. — А вон та звёздочка, которая движется? По-видимому, спутник? И, наверное, напичкан всевозможной регистрирующей аппаратурой?
— Вы гений, Антон! — воскликнул начальник партии. — Если, конечно, спутник в тот момент был в зоне визуальной видимости. Я сейчас…
Пока он связывался с дежурным и объяснял ему, какие записи проверить, Антон отошёл к краю площадки, где кончалась скала и начиналась её тень. Только в полуметре от края скалы он вдруг сообразил, что вместе с ней кончается и твердь. Тень уходила в пропасть, и Антон в который раз удивился: как мало в природе определённого и однозначного, точнее, как ещё несовершенно наше умственное зрение, которое, увы, не видит сути явлений и вещей.
— Антон, есть запись, — обрадованно позвал его Заречный, — сейчас техник пришлёт голограмму. Прямо сюда.
В следующий миг камень-осьминог вздрогнул и как бы расправился, а возле него появился человек в лёгком скафандре. Он наклонился, стал укреплять знакомый цилиндр сейсмодатчика. Почти одновременно с его движением из-за скалы выплыл белесый диск зеркальника, изогнулся, потянулся краями к человеку, то ли пытаясь обнять его, спеленать, то ли скрутить и задавить. Вот край диска коснулся Форреста. Янош отскочил в сторону камня, выхватил бластер, обернулся. Трепещущие края летающей медузы вновь потянулись к нему, чтобы… Янош выстрелил. Выстрел и вспышка-отражение слились воедино. Плазменный огонь наполовину испепелил человека, камень засиял расплавом, потёк…
— Всё ясно, — пробормотал сенсуал, всё ещё находясь под тягостным впечатлением голографической записи. — Ты прав, Иван. Испуг и непонимание — с этого всё началось.
«Положим, фетишизацию человека зеркальниками, их „любовь“ объяснить просто. Кто-то из геологов точно подметил: им катастрофически не хватает тепла и света. Но почему, почему они „возвращают“ нам выстрелы? Ведь по странной логике этого мира луч бластера должен восприниматься зеркальниками как милость, невиданная щедрость — целый водопад дармовой энергии… В чём же суть недоразумения? Почему зеркальники нарушают поведенческую аксиоматику?»
Так размышлял Антон, готовясь к очередному сеансу сенсуальной связи. Он давно уже приметил одного из зеркальников — более крупного, чем остальные, со следом лучевого ожога — и решил сосредоточиться сегодня только на нём: авось что прояснится.
Он глянул на экран обзора. Купола базы отсюда, с командного пункта, выглядели абсолютно безжизненными — время за полночь да и светомаскировка, зато зеркальники как бы воспрянули духом, ожили, и то приближались к базе, буквально облепляли купол энергостанции («Тепло, там больше тепла», — подумал Антон), то снова медленно катились прочь, пропадали в вечных сумерках Скупой. Меченый зеркальник не приближался и не уходил, а как бы наблюдал со стороны за происходящим или чего-то дожидался.
Антон несколько минут напряжённо вглядывался в меченого, затем прикрыл глаза, привычно повторил про себя формулы самовнушения, раскрепощающие психику сенсуала.