Литтлмен достал кошелёк, пересчитал наличные. После оплаты номера денег почти не осталось — двадцать два доллара. С его знанием принципов материализации с голоду не умрёшь, уж хлеб и к хлебу он бы сотворил, но надо платить за проживание в отеле, а главное — нельзя отличаться от остальных людей. Значит, и ему нужны мерзкие бумажки, из-за которых в мире столько расчётливой беды и глупого счастья.
Небольшое пятно на потолке поначалу не привлекало его внимания — в дешёвых провинциальных отелях всегда где-нибудь что-нибудь протекает. Затем Литтлмен отметил необычайно правильную геометрическую форму пятна — прямоугольник и стал вглядываться в него. Похоже на листок бумаги. Но каким образом он очутился на потолке? Бумажка вдруг отделилась от потолка и спланировала к нему на кровать. Это была десятидолларовая купюра.
Какое-то время Литтлмен разглядывал её — новенькую, хрустящую, будто только что отпечатанную.
— Ха, а я ломаю голову, где взять деньги, — засмеялся он, поняв, что произошло. Литтлмен подумал: ещё долго, наверное, он не сможет осознавать и в полной мере пользоваться своим внезапным могуществом. Боги или природа сделали его полубогом, а в душе он, увы, всё тот же маленький человек. Литтлмен, да и только.
Он произвёл мысленную коррекцию: деньги должны иметь такой вид, будто уже побывали в многих руках, и позвал их. Купюры, словно палая листва, закружились в комнате. Падали на кровать, устилали пол. Литтлмен прикрыл глаза и услышал их шорох. В самом деле — листва, бумажный мусор.
Он остановил материализацию, достал из-под умывальника щётку и смёл деньги в кучу. Потом, посмеиваясь, набил ими чемодан, насовал в карманы. Остачу пришлось сложить в наволочку, которую он снял с подушки.
«Ты же всё можешь, — шутливо упрекнул себя Литтлмен. — Материализовал бы сейф. Или на худой конец мешок».
Однако создавать больше ничего не стал. Вдруг навалились усталость и какая-то опустошённость, тупо заболела голова. Да, за всё приходится платить. Из ничего ничто просто так не возникает.
Литтлмен удовлетворённо потянулся, как после тяжёлой работы, прилёг и тут же уснул.
Проснулся он лишь поздним вечером. В комнате было душно, и Литтлмен распахнул окно. Напротив, за ветками акаций, горел тусклый фонарь — жёлтые блёстки света, пробивающиеся сквозь листву, легли на лицо, на руки. Все переживания и страхи куда-то исчезли — то ли сами ушли, то ли их смыл сон.
Литтлмену захотелось освежиться — подышать полной грудью, попить прохлады из колодца неба. Не раздумывая, он взобрался на подоконник и, стараясь не задеть пыльную листву акации, прыгнул в звёздную круговерть. Ветер высоты остудил ему лицо, городок вскоре превратился в пригоршню светлячков, а он с замирающим от восторга сердцем падал и падал в бесконечность, пока не стал задыхаться. Тогда, опомнившись, Литтлмен лёг на упругое восходящее течение воздуха и, будто огромная сова, стал опускаться — кругами, плавно, как бы купаясь в ночи.
Нового клиента Морган обсчитал по привычке ровно на десять центов.
Тот ничего не заметил. Ел невнимательно, как бы нехотя, с отсутствующим видом. На смуглом худощавом лице незнакомца бродила открытая (Морган подумал — глупая) улыбка, будто он знал какую-то выгодную тайну и делал над собой усилие, чтобы не разболтать о своём счастье первому встречному.
«Философ», — презрительно оценил нового клиента Морган и вычеркнул его из списка стоящих людей. По правде говоря, он его туда ещё и не вносил. Велика честь. Человек только тогда человек, когда умеет жить с умом. Остальные — мокрицы. Пользы от них, как от той акации, что растёт возле заведения, — только пыль собирает.
Литтлмен мельком выслушал мысли хозяина пивной и кивнул ему. Правильно, чего уж тут церемониться. Настоящие люди в его стране думают редко. Они действуют. А он, получив почти библейское всемогущество, не знает, чем ему заняться. Третий день торчит в этом захудалом городишке-деревушке и не может понять, зачем и для чего провидение привело его сюда.
За соседний столик, весело переговариваясь, сели Шериф и Гризли.
Литтлмен, может, и не заметил бы их, но подсознание, как и в первый раз, предупредило его холодной вспышкой, точнее, прикосновением. Будто сердца коснулись то ли иглой, то ли кусочком льда.
— Привет, приятель, — поздоровался Шериф. В глазах его стояла холодная вода любопытства. — В гости к нам или по делу?
— Да нет, решил развлечься, путешествую, — ответил Литтлмен и, вспомнив предположение Моргана, добавил: — Вообще, я — философ, учёный.