До темноты оставалось еще много времени, но Стенсон, как видно, почувствовала мою усталость, а может, и сама утомилась от долгого пути. Хотя мне с трудом верилось, что она способна уставать, до того сильной казалась эта женщина.
Увидев медвежат, я невольно рассмеялся: славное зрелище — плюшевые игрушки возятся в траве, показывая друг другу зубки. Мне и в голову не приходило бояться, пока Стенсон не подала сигнал опасности, приложив к плечу винчестер. Она осторожно переступала ногами и оглядывалась тревожно и зорко.
— Ни звука, Гарет, — прошипела она едва слышным шепотом, — отступай тихо-тихо.
И я стал тихо-тихо пятиться, продолжая смотреть на медвежат. Стенсон делала то же самое, а я пытался определить, в какой стороне пасутся наши лошади, и тут окаменел от жуткого рева. Возле медвежат появилась медведица, страшенная, грозная громадина. Никогда я не видел медведей так близко. Она поднялась на задние лапы — огромная, с раскрытой жуткой пастью, — господи, как же мне стало страшно. Я потихоньку двигался, но ноги у меня подкашивались, и я боялся: еще один шаг, и свалюсь.
Я-то считал, что главное — отойти подальше, чтобы медведица успокоилась. Но не тут-то было, ничего подобного: зверюга вдруг опустилась на все четыре лапы и двинулась ко мне. Мягко, быстро и яростно — все одновременно.
— Гарет! Беги! — рявкнула Стенсон.
И я рванул. Я слышал выстрелы, много выстрелов, а сам бежал как ненормальный к равнине и никак не мог остановиться. Бежал и чувствовал, что вокруг огонь и в груди у меня тоже. Мне надо было споткнуться о корень и растянуться во весь рост, чтобы остановиться и больше никуда не бежать. Я задыхался и стонал, считая свою гибель неминуемой, а потом приоткрыл глаза и понял, что вокруг вроде бы все спокойно. И начал понемногу приходить в себя. Хотя меня все еще била дрожь, но я кое-как поднялся на ноги. После пальбы тишина показалась мне оглушительной. Рядом зашуршали сухие листья, как будто кто-то хрустел сухарями прямо у меня над ухом: подошел Пижон. Он был сама тревога и любопытство, выворачивал шею, вытягивал морду, прядал ушами. Я похлопал его по крупу, сказал что-то ласковое, чтобы его подбодрить. Его и себя заодно. Пижон снова принялся щипать траву, а я пошел кустами обратно. Ноги у меня подкашивались от слабости, сердце колотилось, воздуха не хватало, но я все смотрел туда, где только что стояла медведица.
Она была настоящей красавицей. Шерстяная блестящая гора на ковре из листьев. С рыжеватыми подпалинами на боках и огромной оскаленной мордой, распластанной на земле. Эб стояла не шевелясь, но винчестер держала за ствол, упираясь прикладом в землю.
К медведице подбежали медвежата, косолапые игруны. Они хотели разбудить мамашу, шлепали ее лапами. Один катался возле ее живота, второй стал облизывать морду. И вдруг сел на задние лапки и, словно что-то уразумев, жалобно заскулил.
— Одни остались, — пожалел я медвежат, и у меня перехватило горло.
— По-твоему, мне стоит их усыновить?
Я застыдился своей слабости перед Эб, она-то всегда сохраняла присутствие духа. А я — я до жути перепугался медведицы, и теперь, когда увидел ее убитой, расстроился и пожалел. Эб подошла ко мне и встала рядом.
— Послушай, Гарет, есть два решения. Или я выпущу в них по пуле, и тогда их не сожрут взрослые медведи или волки. Или дам им шанс, и пусть справляются сами.
— А ты думаешь, они справятся?
Мы вместе взглянули на плюшевых медвежат, они скулили, вцепившись в шерсть медведицы.
— Не знаю, Гарет. Если честно, шансов мало. Но один всегда есть, как думаешь?
Стенсон могла бы сказать: да наплевать на них, это же звери! Но не сказала, и мне стало легче. Даже звероловы, которые промышляют шкурами, могут убить самку, если вдруг она стала опасной.
Больше мы не говорили, стояли и смотрели на великолепную мохнатую великаншу, которая покоилась на сухих листьях, и на ревущих медвежат, которые обнюхивали ее раны. Стенсон положила руку мне на плечо и сказала:
— Пойдем разводить костер.
В городишке, где мы побывали, Эб запаслась виски, и не только: еще двумя одеялами, оловянными кружками, кофе и сушеным мясом. Ветки, тонкие, как веревочки, занялись мигом. Уцелевшие сухие листья чернели и сворачивались, а я смотрел и смотрел на них. Вспыхивающие язычки пламени меня успокаивали. В их свете лица у нас были красные. Эб протянула мне стакан — мне почудилась чуть ли не улыбка на ее лице. Таком непроницаемом. «Та еще зверюга», — сказал Джим. Я отхлебнул солидный глоток виски. Можно подумать, что вошел во вкус.