Я скрипнул зубами, мобилизовал все силы и попытался перевернуться на спину. Бесполезняк! Чечев был неколебим, как скала!
– С-суки!!!
Я расслышал, как в гараж кто-то вошел и принялся негромко обсуждать что-то с кумом. При этом с ярким кавказским акцентом. Дерьмо! Еще не хватает здесь хачиков! Одним словом, чем дальше – тем безысходнее!
В какой-то момент я вообразил, что эти мусора-беспредельщики надумали меня опустить. И мне стало жутко. По-настоящему жутко! Я снова напрягся и, резко дернувшись, еще раз попробовал вывернуться из-под жирной задницы прапора. Мудак Чечев даже не шелохнулся, только радостно ухнул и весело выругался. Он сейчас ощущал себя на вершине счастья. Он ловил кайф! Много ли надо злобному мстительному придурку?
– Слышите, твари! – просипел я. – Если кто-нибудь сейчас дотронется до меня хоть фуем, хоть пальцем, я потом смою с себя это кровью. Вашей кровью! Вам не жить! Никому из троих!
– Не ссы, Разин. – Умудренный лагерной жизнью кум с проницательностью экстрасенса просек, чего я сейчас так застремался. – Никто пидарасить тебя не намерен. Еще мараться о грязную задницу. Тут нечто другое.
– Что? – с трудом выдавил я. Под таким прессом, как Чечев, не то, что разговаривать, а даже дышать было непросто.
– Сейчас узнаешь. Сделаем тебе маленькую, почти безболезненную операцию. Раз, и готово!
«Если не отпидарасят, значит кастрируют! – Меня обдала волна леденящего ужаса. – Этот скот, прежде чем допускать ко мне свою обожаемую Кристину, решил меня оскопить! Как говорится, от греха подальше».
– Собаки!!! Наступит момент, когда я вас помочу!!!
Я ощутил, как кум уселся мне на ноги. Под давлением его туши кольца ножных кандалов больно врезались в икры. Теперь я был почти полностью обездвижен, парализован, как после полиомиелита или обширного инсульта.
– Приступай, Бава, – донесся до меня голос Анатолия Андреевича, и я тут же вспомнил рассказы о хирурге-садисте, которые слышал, пока чалился в БУРе. И сразу провел параллель: Бава – Бавауди… Бавауди Ханоев с погонялом Хан. Так вот кто удостоил меня такой чести своим посещением – маньяк с медицинским образованием, который сейчас будет лишать меня мужских причиндалов!
Я глухо взвыл от безысходности, от чувства полной беспомощности, когда, придавленный двумя мощными телами, был способен лишь материться и угрожать своим мучителям, что, в общем-то, было им, как об стену горох.
Бавауди стянул с меня валенки и носки. Как смог, высоко, почти до колен закатал штанины брюк и надетых поверх них ватных штанов. Я удивился: какого дьявола ему все это нужно? Если решили меня оскопить, то надо в первую очередь перевернуть меня на спину, затем спустить брюки, а дальше уж дело техники. Десять минут – и готово! А тут…
Я понял, какую «маленькую, почти безболезненную операцию» замыслил кум, в тот момент, когда Ханоев, обнажив мне икры, начал тщательно протирать их чем-то холодным и влажным – явно ваткой, смоченной спиртом или йодным раствором.
В стародавние времена татары и башкиры на пятках своих аманатов[9] делали надрезы, куда насыпали мелко нарезанный конский волос. После такой операции человек мог ходить с превеликим трудом – раскорякой, на щиколотках, – и можно было не опасаться, что он сбежит. Якутские тойоны[10] пошли еще дальше – аккуратно подрезали боканам[11] ахиллесовы сухожилия. И рабы ковыляли, как на протезах. Еле-еле, будто столетние вековухи. Впрочем, особой скорости перемещения от них и не требовалось. Не в тайгу же их отпускать на охоту.
Особой скорости перемещения не требовалось и от меня. Ненужная роскошь это для раба, обреченного на бессрочное прозябание в гараже, для живой игрушки, подаренной свихнувшейся малолетке за то, чтобы она забыла о наркоте и не дрючила мозги правильным людям – своей мамаше и куму.
Но для меня-то!.. для меня побег через тайгу теперь был заказан! Какая может быть парма, если даже на то, чтобы выбраться за пределы Ижмы, мне пришлось бы затратить немерено сил и кучу времени! Да я не успел бы отползти и на сотню метров от дома, как меня бы схватили! Хитрая предусмотрительная скотина кум! Вот он, туз у него в рукаве! Вот он, сюрприз № 3!
– Сволочи!!! – прорычал я, когда Хан начал делать первый разрез на правой ноге. Медленно-медленно. Стараясь как можно на дольше растянуть удовольствие для себя и продлить мои муки. И вот здесь он ошибся. Дело в том, что сейчас я боли не чувствовал. Вернее, физическая боль, конечно, присутствовала, но ее напрочь затмили муки душевные – тоска по тому, что сейчас с каждым мгновением, с каждым движением скальпеля в умелой руке хирурга-садиста из меня безвозвратно утекают призрачные надежды вырваться из этого рабства, разобраться и с Ольгой, и с кумом, и с Чечевым (а теперь и с Ханоевым), покарать всех причастных к тому, что сейчас со мной происходит. – Уроды, я же за все отомщу! Хоть бы сделали новокаин!