Они разговаривали в течение получаса или около того, в основном о Вэлери; но она ничего не смогла добавить к тому, что так много раз уже сказала многим людям. Она вспоминала о событиях того дня, нервничая, как хорошо подготовленный ученик на экзамене по истории. Но это не было неожиданностью для Морса. В конце концов, как напомнил ему Филлипсон накануне вечером, это был довольно важный день. Он спросил о ней самой и узнал, что она недавно устроилась на работу, только по утрам, в магазин «Кэш энд Керри» – в основном выкладывала товар на полки; утомительно, большую часть времени на ногах, но это лучше, чем сидеть дома весь день, к тому же приятно иметь свои собственные деньги. Морс воздержался от вопроса, сколько денег она пропила и потратила на сигареты, но было кое-что, о чем он должен был спросить.
– Вы простите меня, миссис Тэйлор, если я задам вам несколько вопросов личного характера, не так ли?
– Я думаю, да.
Она откинулась на малиновый диванчик и закурила еще одну сигарету, ее рука слегка дрогнула. Морс почувствовал то, что должен был осознать раньше. Он смотрел, как она сидела, слегка раздвинув ноги, ее зовущие глаза по-прежнему бросали издалека скрытое приглашение. В этой женщине была откровенная, не утраченная чувственность. Это было почти осязаемо. Он глубоко вздохнул.
– Вы знали, что Вэлери была беременна, когда исчезла?
Ее глаза стали почти опасными.
– Она не была беременна. Я ее мать, понимаете? Тот, кто вам сказал это, – мерзкий лжец.
Ее голос стал более крикливым и вульгарным. Фасад пошел трещинами, и Морс поймал себя на мыслях о ней. Муж пропадает на работе. Длинные, одинокие дни, и дочь дома только в обеденное время.
Он не хотел задавать свой следующий вопрос. Это была одна из тех вещей, которые на самом деле не имели какого-либо отношения к делу. Он пришел ему в голову в первый раз, когда он взглянул на цветную открытку: к восемнадцатой годовщине свадьбы, а Вэлери в это время было почти двадцать – или было бы, если бы она была еще жива. Он сделал еще один глубокий вдох.
– Вэлери была ребенком вашего мужа, миссис Тэйлор?
Вопрос ударил в цель, и она отвернулась.
– Нет. Я родила ее прежде, чем познакомилась с Джорджем.
– Понятно, – мягко сказал Морс.
В дверях она повернулась к нему.
– Вы увидитесь с ним? – Морс кивнул. – Я не против того, если вы спросите его, но... но, пожалуйста, ничего не упоминайте о том, что вы сказали мне про Вэлери. Он был для нее всегда хорошим отцом, и он... он много заботился о Вэлери, особенно когда мы только поженились... тем более, что у нас не было своих детей. Если вы понимаете, о чем я. Ему было больно, я знаю, когда это случилось, и... и я не хочу, чтобы он страдал еще больше, инспектор. Он был хорошим мужем для меня; он всегда был хорошим человеком для меня.
Она говорила с удивительной теплотой и, пока она говорила, Морс увидел следы былой красоты на ее лице. Он услышал, как пообещал, что не скажет. Тем не менее, его заинтересовало, кто был настоящим отцом Вэлери, и может ли это быть настолько важным для него, чтобы выяснить. Если бы он мог это узнать. Если бы кто-нибудь это знал, – в том числе и мать Вэлери.
Когда он медленно вышел из дома, он задал себе еще один вопрос. Там было что-то, хотя и едва заметное, что-то вроде ключа к нервозности миссис Тэйлор; немного большей, чем естественная нервозность от встречи со странным человеком – даже странным полицейским. Это было больше похоже на случай с его секретаршей, когда он неожиданно влетел в свой кабинет и увидел, что она поспешно и виновато прикрывает некую личную маленькую вещь, которую ему не нужно было видеть. Может, был кто-то еще в доме во время его интервью с миссис Тэйлор? Он так и думал. Он молниеносно развернулся на каблуках и повернулся лицом к дому, из которого только что вышел – и он увидел его. Правая рука, державшая занавеску на окне верхнего этажа, слегка дернулась, и смутный силуэт скользнул спиной к стене. Всего мгновенье. Занавеска еще была; но признаков жизни уже не было. Так белая бабочка-капустница петляет вдоль живой изгороди, – и вдруг исчезает.