Льюис всю дорогу, в сущности, оставался наедине с собой. Было почти 1.00 ночи, но двое мужчин не обменялись ни единым словом. Как ни странно, молчание постепенно усилилось, и разговор сейчас показался бы кощунственным, как нарушение тишины перед кенотафием[34]. Когда они выехали на последний отрезок пути, мысли Льюиса вернулись назад к странно нереальным событиям последних нескольких часов, и снова он вспомнил первые дни расследования дела Вэлери Тэйлор. Она просто сбежала, конечно, – сказал он так в самом начале: надоело всё дома и в школе, она жаждала ярких огней, волнения и гламура большого города. Избавилась от нежелательного ребенка, и закончила в стриптиз-клубе или на панели. Весьма довольна; даже счастлива, возможно. Последнее, что она хотела, – это вернуться домой к своей капризной матери и флегматичному отчиму. Мы все испытывали подобные чувства, время от времени. Мы все хотели бы начать новую жизнь с нуля. Как бы родиться заново... Он вспомнил, как сбегал из дома, когда был в ее возрасте. «Сконцентрируйся, Льюис! До Оксфорда 30 миль». Он посмотрел на инспектора и спокойно улыбнулся. Его старик крепко спал.
Они были в десяти милях от Оксфорда, когда Льюис смутно осознал, что Морс бормочет какие-то слова, запутанные и неясные; просто слова – без согласованного значения. Тем не менее, постепенно слова приобрели явную последовательность, так что Льюис почти разобрал: «Гребаная фотография – не узнал ее – да! – Сволочное дело – да!»
– Мы приехали, сэр.
Это был первый раз, когда он заговорил за последние пять часов, и голос его прозвучал неестественно громко.
Морс окончательно проснулся, заморгал и пожал плечами.
– Должно быть, я задремал, Льюис. Не нравится мне это.
– Не хотите заскочить к нам домой на чашечку кофе и перекусить?
– Нет. Но все равно спасибо.
Он выбрался из машины, как хронический артритик, могуче зевнул, и размял руки.
– Мы завтра будем отдыхать, Льюис. Согласны? Я считаю, что мы это заслужили.
Льюис сказал, что он согласен. Он припарковал полицейский автомобиль, отказался от предложения подвезти и помахал утомленно на прощание.
Mорс вошел в Управление полиции, прошел по тускло освещенному коридору в кабинет, и сразу кинувшись к своей картотеке, начал рыться в ранних документах дела Вэлери Тэйлор. Он нашел его почти сразу и посмотрел на столь знакомое письмо еще раз, его ум легко вернулся на привычную колею. Так и должно быть. Так должно быть!
Он спросил себя, простит ли его когда-нибудь Льюис.
Глава тридцать восьмая
«...как правило, не ценится. Мы все считаем нормальным, что сексуальный инстинкт настолько очевиден, так примитивно преобладающ, что он должен...». Морс, окончательно проснулся и, удивленно осмотревшись, переключился на Радио-3; а оттуда на Радио-Оксфорд. Но ни одна из станций не пожелала сообщить ему о времени суток, и он снова вернулся к Радио-4: «...и прежде всего, конечно, Фрейд. Предположим, например, что вас высадили на необитаемом острове, где вы провели три дня без еды, и теперь спросите себя, какой из телесных инстинктов больше всего жаждет своего мгновенного удовлетворения». С внезапным интересом Морс прислушался: голос был чванлив, и слегка женоподобен. «Давайте представим себе, что перед вами появляется красивая блондинка с тарелкой сочного стейка с жареным картофелем». Наклонившись, чтобы увеличить громкость, Морс неосторожно ткнул ручку настройки, и к тому времени, когда он вернул станцию обратно, было понятно, что красивая блондинка проиграла по всем статьям... «...как вы уплетаете стейк, и...» И Морс выключил.
«Заткнитесь вы, кретины!» – сказал он вслух, встал с постели, оделся, спустился вниз и набрал говорящие часы. «Одиннадцать часов – двадцать восемь минут – сорок секунд». Голос у нее был красивый, и Морс предположил, что она была блондинкой. Прошло более двадцати четырех часов с тех пор, как он ел, но на данный момент стейки с картофелем занимали скудную треть по индексу его инстинктов.
Не утруждая себя бритьем, он пошел в паб «Флетчер Армс», где с подозрением обследовал кучу свеженарезанных бутербродов с ветчиной под пластиковой крышкой и заказал стакан горького пива. К 12.45 дня он употребил четыре пинты, и почувствовал, как приятное утомление пронизывают его конечности. Он медленно пришел домой и упал полностью одетым в свою постель. Это была жизнь!
34
Кenotaphion (греч.) – пустая гробница, воздвигаемая в память умершего, тело которого погребено в ином месте.