С мечом у Теодора складывались сложные отношения. Теорию-то он от предшественника получил, и меч на его движения отзывался, да вот с движениями-то, какраз, и получалось не очень. Но и тут происходили всё чаще подвижки, тело приноравливалось к новым физическим нагрузкам. Он уже начал получать удовольствие, поняв, что в деле владения мечом не безнадёжен. Но более его привлекала шпага. Для этого и учителя себе нанял из лучших учеников Мастера. Откуда взялся этот Мастер в королевстве, никто не знал. Сам Мастер боевой магией владел слабо и погиб в том злополучном покушении на графа Теодора Кэррогес-Грэфикс.
Проще всего, оказалось, вникнуть в управление графством. В этом деле ему помогала Элоиза, взвалившая, после исчезновения мужа, на свои плечики его обязанности вопреки всем ограничениям женской деятельности, всяким предрассудкам. Характер у неё оказался сильный, деятельный, не смотря на хрупкость телосложения.
Отношения с детьми складывались прекрасно. Они не почувствовали подмены. Если и возникали какие-то недоразумения, легко списывали на случившуюся с отцом беду.
В общем, адаптация проходила в основном ровно, без эксцессов, не считая натянутости отношений с герцогом. Но с ним и раньше отношения были не шёлк. Это с его попустительства происходили междоусобицы в герцогстве. Родственникам не всем нравилось то место под солнцем, что им доставалось. Не все спешили на государеву службу.
А вот с Элоизалией было и сложно, и просто одновременно. Если обсуждались какие-то хозяйственные моменты совместно с другими людьми, общение происходило легко, бывали и шутки, и смех. Чтобы услышать её заливистый, звучавший переливистым колокольчиком, смех, Фёдор специально устраивал какой-нибудь безобидный розыгрыш, игру с детьми, шуточное сражение на деревянных мечах и шпагах с сыном. Но когда оставались наедине, то между ними возникала стена. Последнее время она становилась всё тоньше, а сквозь неё натягивалась струна, которую тронь, и она лопнет со звоном, разрушая ненадёжную стену.
Фёдор никак не мог привыкнуть к отдельному проживанию от жены. Не совсем отдельно, но апартаменты-то у каждого свои, словно соседи по общежитию. Его всё больше тянуло к женщине. И виной тому не трёхлетнее воздержание, хотя его тоже со счетов сбрасывать не стоит. Исподтишка он любовался ей, а иногда и открыто. Тогда она начинала взволнованно, смущаясь, краснеть, прятать глаза, обрывала фразу на полуслове, трогательно теребила юбку платья. Всё чаще по утрам он замечал её заплаканные глаза.
Оба понимали, что рано или поздно им всё равно быть вместе. Так может, лучше раньше, чем позже? Но, ни тот, ни другой не решались первым нарушить границу отчуждения, разрушить стену негласного запрета, порвав струну натянутости отношений. Кто первый?
Ночью случилась гроза. За стенами замка неистовствала природа. Воздух наэлектризовался, создавая в спальне возбуждающее напряжение. Организм Фёдора взбудоражился, кровь вскипела, и он больше не мог постоянно усмирять свою плоть. Да она и не усмирялась. Он отбросил покрывало, натянул исподние штаны, у коих уже давно завязки заменили пуговицами. Сколько можно с ними путаться? Сунул ноги в туфли, зажёг на ладони светильник и, прошептав: «Прости, Павла», – шагнул в потайной ход. Этот ход ему показал Павлис ещё в первые дни жизни в замке. Он вёл в покои жены.
Фёдор сделал несколько шагов и увидел, как впереди тоже появился маленький магический светлячок. Он освещал женскую фигуру, которая двигалась ему навстречу, словно привидение. Бледно-голубая полупрозрачная ночная рубашка и такоё же пеньюар создавали эффект чего-то бесплотного, эфемерного. Элоиза шла медленно, робко, неся светлячок на вытянутой руке.
Фёдор вдруг явственно услышал, как с басовым стоном лопнула струна, с треском обрушилась стена. Или это, всё-таки, был гром? Но внутри него всё пело. Оба первые! Он выпустил световой шар к потолку и поспешил к любимой, да, именно так – к любимой женщине.