Сара говорит, что Роки не доверял женщинам. Они ему не слишком нравились. «Я думаю, когда Линда все-таки ушла, они об этом особенно не разговаривали. Гордон и дети. Линда и дети. Я думаю, это наверняка повлияло на Роки, ведь он был первенцем и любимцем Гордона», – говорит Сара. Затем она упоминает переезд, внезапный отъезд из Огайо в Монтану. «Когда мы все уехали, почему [мы] не говорили об этом?» Сейчас это кажется ей невероятным. Чего они боялись? «Невероятно» – неподходящее слово, подходящего просто нет. Почему они не обсудили это? Всё это? Как семья? Сейчас, под ретроспективным взглядом на тот ужас, в котором они живут, Сара и Гордон поражаются тому, как они могли когда-либо считать, что открытый, честный разговор о такой распространенной вещи в наши дни, как развод, новый брак или переезд в другой штат, настолько труден, что лучше промолчать? Может быть, эта беседа дала бы Роки ответы, в которых он нуждался? Может быть, этот разговор смог бы как-то облегчить его боль?
И Сара, и Гордон говорят, что Роки так и не повзрослел. Когда Мишель вошла в его жизнь, она была очень молода, но став матерью, она его переросла. «Он просто не мог этого понять, – рассказывает Гордон, – она выросла, а он нет. И, по правде говоря, чем больше узнаешь…» Гордон замолкает. Думает о том, подорвало ли раннее употребление наркотиков и алкоголя эмоциональное развитие Роки.
Сейчас Сара и Гордон живут именно так. В бесконечной, замкнутой петле поиска вариантов возможных действий в прошлом. Это наследие убийств на почве домашнего насилия, травма, которая оставляет отпечаток на многих поколениях семьи. Что мы упустили?
Сара и Гордон даже толком не могут оплакивать убитых, мысленно всё время возвращаясь к тому, что Мишель, Крис ти и Кайл должны и сейчас быть здесь. Кристи как раз заканчивает колледж, а Кайл, наверное, выбирает основную дисциплину. Или, может быть, рыбачит со стареющим отцом. Мишель в халате медсестры склоняется над новорожденным. Саре и Гордону не скрыться от того, что сделал Роки. От его последнего действия, которое полностью затмило всё то, кем он был, всё то хорошее, что было в нем.
Сара сказала мне, что как-то раз на одном из выездов на природу, примерно за год до происшествия, она почувствовала невероятное облегчение и благодарность за то, что их семья не распалась. Эти ужасные, хаотичные подростковые годы, когда Роки был в Пайн-Хилз, а позже – в техасской тюрьме, а Майк отбился от рук и постоянно ввязывался в драки. «Ну наконец-то, наконец-то, – думала Сара, – мы стали нормальной семьей». Но эта мысль не задерживается надолго. Любое воспоминание о том времени автоматически отзывается тягостным ощущением потери. Они ведь что-то упустили, – что-то, что, вероятно, происходило прямо у них под носом.
Они не виноваты.
Умом они это понимают.
Но чувствуют совсем иначе.
«Тебе просто не хочется больше жить, – говорит Гордон, – но выбора нет».
Они живут в состоянии безысходной скорби. В своеобразном эмоциональном чистилище. Сара и Гордон знают, что не одиноки в своей грусти, в своей ярости, но уверены, что одиноки в своей вине. Семья Мишель тоже несет этот груз. Ярость, грусть и, самое главное, – невероятную, тяжкую ношу вины. Что мы упустили?
Но нельзя упустить то, чего не ожидаешь.
Сара вспоминает, что когда Роки впервые привел Мишель домой, она была такой же неразговорчивой, как и он сам. «Но оказалась совсем другой», – замечает Сара. Ее неразговорчивость отличалась от неразговорчивости Роки: «Мишель много рассуждала о том, что окружающие всегда считают неразговорчивых людей глупыми. Она знала, что и о ней так тоже думали, но если не считала, что что-то стоит обсуждать, то молчала и слушала».
В первое время Мишель редко заезжала к родителям мужа, потому что у Роки был свой трейлер в Локвуде. Но Сара и Гордон с самого начала поняли, что Роки настроен серьезно. Когда Мишель забеременела, они узнали, сколько ей лет на самом деле, и были просто вне себя. Сара помнит, как она сказала Роки, что если родители Мишель подадут в суд, «мы тебя не сдадим, но и выгораживать не станем».