— Не надумал, Башмаков, в надзирателя?
— Мне птичек-то в клетках держать совестно, — отмахнулся Башмаков, — а то еще людей…
— Не людей, а врагов нашей народной власти, — строго поправил Важин.
…В гримуборной Ямщиков, стоя на коленях перед Ниной, гневно восклицал:
— Если вы оттолкнете меня, я застрелюсь на ваших глазах!..
— Мальчик!.. — почти ласково сказала Нина. — Я старая усталая женщина… А у вас впереди еще не одна любовь…
— Любовь бывает только одна! — все так же гневно прервал ее Ямщиков. — Жизнь без вас лишена для меня смысла! — Он выхватил из кобуры браунинг. — Прощайте!
Нина кинулась к Ямщикову:
— Сейчас же перестаньте! Что за глупая шутка!
Но Ямщиков уже приставил пистолет к виску и нажал на спуск. Раздался негромкий сухой щелчок, и Ямщиков как подкошенный повалился на пол. Рядом с ним упал на пол браунинг.
Женщина, окаменев, стояла над «трупом». А Ямщиков энергично поднялся и, отряхивая мундир, проворчал:
— Хоть бы подмел кто…
Нина устало опустилась в кресло.
— Владимир, сердце схватило… — проговорила она через силу. — Пожалуйста, воды… Там…
Ямщиков схватил пустой графин и выбежал в коридор.
— Стряслось что? — озабоченно спросил Башмаков.
Ямщиков отмахнулся и кинулся вниз по лестнице. Пожарный поспешил следом.
Навстречу им вальяжной походкой поднимался Алмазов.
— Вы куда, Ямщиков? Сейчас ваш выход.
— У Нины Петровны сердце… Приступ… Алмазов хотел спросить еще что-то, но
Ямщиков и Башмаков стремительно скатились вниз и скрылись под лестницей.
Алмазов заторопился, быстро миновал пустой коридор, юркнул в Нинину гримуборную и тихонько притворил за собой дверь.
Под лестницей Ямщиков с помощью Баш-макова насилу раскрутил кран, из которого тонкой прерывистой струйкой потекла вода, наполнил графин до половины и, не закрывая крана, через три ступеньки бросился обратно. Старик пожарный заторопился за ним.
Когда они вбежали в гримуборную, Алмазова там не было. Нина с закрытыми глазами сидела в кресле в прежней позе. На звук отворившейся двери она с трудом разлепила веки, слабо улыбнулась и тихо, виновато сказала Ямщикову:
— Вроде отошло…
— Слава богу, — с облегчением произнес пожарный и вышел.
— Не надо волноваться, все будет хорошо. — успокаивал Ямщиков.
— У вас-то, Володя, все будет хорошо. — Нина пригубила воду, поднялась с кресла. — Отыграете свою первую и единственную сцену, а мне после вас играть и играть…
За неплотно притворенной дверью гримуборной сердобольный старик Башмаков прислушивался, не понадобится ли его помощь.
— Вообще-то пьеса глупая, — говорила Нина. — В жизни так давно не бывает… Вот вы, Володя, говорите, что любите меня, а ведь не застрелитесь же…
Ямщиков странно посмотрел на нее и серьезно сказал:
— Вот возьму и застрелюсь. Вам назло. Нина зябко повела плечами:
— Не смешно… Извините, завела дурацкий разговор…
В кабинет начальника ЧК стремительно вошел молодой чекист в кожанке и картузе со звездой, с маузером у пояса.
— Товарищ Камчатов, надзиратель из тюрьмы звонил. Начальник взвода охраны Ямщиков о чем-то говорил с арестованным Куницыным.
— Ну и чего ты, Маслаков, всполошился? — без интереса спросил Камчатов.
— Ямщиков называл Куницына Плюсниным.
— Плюсниным? — Камчатов насторожился. — Интересно… Надзиратель кому-нибудь об этом сказал? — быстро спросил он Маслакова.
— Только мне.
— Где Ямщиков?
— На спектакле в клубе.
— Живо за ним, — приказал Камчатов. — Выясним, что там за знакомство.
Маслаков энергично кивнул и вышел из кабинета.
Разношерстная публика — вчерашние гимназистки, барыньки из «бывших», рабочие в люстриновых пиджаках и косоворотках, их жены и подруги в косынках — заполнила уютный зал воскресенского клуба.
Вдоль стены, оглядывая зрителей, пробирался Важин. Остановился, поманил Распутина.
Огненно-рыжий красноармеец выбрался из ряда. Важин пошептал что-то ему на ухо, и Распутин, кивнув, направился к выходу. Важин уселся в кресло.
Пошел занавес.
Задник сцены был украшен лозунгами и транспарантами. Одни призывали ликвидировать безграмотность, другие — оказать помощь бедствующим губерниям республики, третьи — завершить восстановление разрушенной белыми городской электростанции. На этом фоне стояли небольшой столик, кресло, вырезанный из фанеры камин. Все вместе должно было изображать аристократическую гостиную.