— Для меня, товарищ Камчатов, самоубийство — лучшее доказательство, — упрямо повторил он. — Пошептался Ямщиков с палачом и пустил пулю в лоб. Видно, так перед Советской властью виноват, что верной «вышки» ждал. Вот и решил — сам. Ясно здесь все, товарищ Камчатов. И не к лицу чекистам врага выгораживать, хоть и мертвого.
Теперь Камчатов смотрел на Маслакова с холодным интересом.
— Вот ты, оказывается, какой… — тихо начал он, но его прервал стук в дверь.
В кабинет вошел рыжий Распутин, молча протянул Камчатову неровно исписанный лист бумаги. Тот прочел вслух, поглядывая на Распутина:
— «Поскольку я, красный боец» не желаю носить опозоренную царским холуем фамилию Распутин и намерен участвовать в мировой революции…»
Распутин слушал внимательно, с видимым удовольствием.
— «…прошу заменить ее на Робеспьер», — закончил Камчатов.
Озадаченный начальник ЧК поднял глаза.
— Нет больше мочи никакой, — скорбно пожаловался Распутин. — Ребята проходу не дают: ты им с царицей сын или внук?
— Робеспьер… Это кто же такой?.. Я что-то подзабыл…
— Главный французский революционер, нам товарищ Маслаков объяснял, — кивнул Распутин в сторону Маслакова.
Маслаков твердо посмотрел на Камчатова.
— Ответ какой будет? — спросил Распутин.
— Согласен. — Камчатов подошел к Распутину. — Если научишься по-французски разговаривать. Иначе какой же ты Робеспьер?
Распутин постоял, что-то соображая, почесал в затылке и решительно вышел из кабинета.
— Этот научится, — без улыбки сказал Камчатов.
Кузнецов усмехнулся. Потом серьезно сказал:
— На Белецк неделя уйдет, товарищ Камчатов, путь-то дальний.
— Значит, так: в Белецк я сам поеду, — решительно сказал Камчатов. — А ты — на родину Ямщикова.
Маслаков поднялся, молодцевато поправил ремень.
— Маслаков останется здесь, — в упор глядя на молодого чекиста, сказал Камчатов.
— Вы не правы, товарищ Камчатов, — упрямо сказал Маслаков.
— Кончен разговор, — отрезал Камчатов. — Был бы ты постарше — я бы с тобой по-иному обошелся… А Плюснина пока тревожить не будем.
На путях, у шлагбаума, Кузнецов разговаривал со старым стрелочником.
— Помните жандармского ротмистра с бронепоезда «Цесаревич Алексей»? — спросил Кузнецов. — В восемнадцатом он месяц здесь свирепствовал.
— Это Плюснина-то? — заволновался стрелочник. — Как не помнить!.. Согнали тогда казаки народ к церкви, коммунистов связанных — пятнадцать человек — выстроили и всех разом порешили… Плюснин саблей добивал…
Кузнецов достал из старенького портфеля стопку тюремных фотографий.
— Посмотрите, пожалуйста, нет ли его здесь.
Стрелочник вытер о ватник руки, осторожно взял снимки, долго и внимательно разглядывал каждый. На фотографии Куницына остановился:
— Вот он, сволочь. Только раньше усы были! Еще у него лицо дергалось, вот так — старик неловко подергал правой щекой
— Ямщиков знал этого человека?
— Плюснина? Так ведь Плюснин у Ямщикова на фатере стоял.
— Вот как, — тихо сказал Кузнецов.
— Дом справный, места много, — обстоятельно объяснял стрелочник. — А народу— Володька с матерью, других на войне поубивали. Жандарм и облюбовал под жилье.
— Ямщиков выполнял поручения Плюснина?
— Кто его знает?.. Володька — не из болтливых, а Плюснин и подавно… Может, и исполнял… Вы, товарищ Кузнецов, еще с народом потолкуйте…
Закопченный паровозик с высокой трубой, астматически хрипя, подтащил ободранный состав к станции с вывеской «Белецкъ». Толпа пассажиров с мешками и баулами хлынула на перрон.
Камчатов сошел с поезда, поправил картуз, двинулся в город.
…На руины старой крепости спускались сумерки. У подножья полуразвалившейся башни стояли Камчатов и Осокин — молодой вихрастый чекист в кожаной куртке и в пенсне.
— Жестокости этот Плюснин был необычайной, животы бритвой вспарывал, — волнуясь, рассказывал Осокин. — Во всем подражал своему предшественнику Овчинникову…
— Простите, вы сказали — Овчинников? — насторожился Камчатов. — Он капитан?
— А вы откуда знаете? — удивился Осокин.
— Получили ориентировку из Иркутска о его розыске.
— Любопытный экземпляр. Голубая кровь, пажеский корпус окончил, на фортепьянах умел… Офицеры на допросах рассказывали: в подвале рояль стоял, Овчинников во время расстрелов Моцарта играл, «Турецкий марш»… Так Плюснин, представляете, даже музыке учился у своей жены… Прямо влюблен был в Овчинникова, хоть не видел никогда…