- Днем я тебе не смогу коробки передать, подъезжай часикам к восьми вечера. Я предупрежу на проходной, тебя пропустят.
Я приехал на час раньше. Поражаюсь людской безалаберности! Кругом теракты, а у нас - ходи, где хочешь, никому до тебя дела нет. Я прошелся возле склада, спустился в подвал, посмотрел, где находится распределительный электрощит. Разобраться что к чему было проще простого: под всеми рубильниками надписи наклеены. Нашел нужный, тот, что отключает питание холодильника. В восемь часов мы встретились в кабинете Шпакова. Я принес две бутылки хорошего армянского коньяка, настоящего, не того поддельного дерьма, которое часто встречается в магазинах. Мы выпили полторы бутылки, больше он не стал, сославшись на какие-то дела.
- Пошли со мной, - предложил он, - чтобы дважды не бегать, - я согласился. Антон открыл дверь в холодильник и первым вошел внутрь, ключи в двери остались. Я услышал голос: "Черт, лампочка перегорела...", быстро захлопнул дверь и тут раздался цокот каблучков, я спрятался. Женщина подошла к холодильнику, минуту постояла и направилась в подвал.
- Зачем?
- А я откуда знаю? Я вытащил ключи и тоже пошел к подвалу. Навстречу мне, как оглашенная, вылетела эта девица, я прислонился к стене и надвинул на лицо шляпу.
- Вы убили Екатерину Воробьеву, потому что она могла опознать вас?
- Да, именно.
- Продолжайте.
- А что продолжать? Отключил рубильник, питание на дверь не поступало, с той стороны открыть ее Антон бы уже не смог. Вставил ключи обратно в замок и ушел.
- Но он мог и не погибнуть. Если на холодильник не поступает электричество, он мог растаять.
- А для этого, гражданин начальник, есть дополнительный генератор, который поддерживает температуру в камере несколько часов, но никак не влияет на питание дверей. То есть, кнопка выхода в это время бесполезна.
- Вы неплохо разбираетесь в электричестве.
- Подрабатывал электриком, когда учился в училище. У меня семья небогатая, мать каждую копейку экономила.
- Теперь расскажите, как убили Екатерину Воробьеву.
Лейтенант Куница тихо вошел в кабинет, поставил на стол возле капитана бутылку с минеральной водой и присел рядом.
- Я и не собирался ее убивать, обстоятельства заставили. Если бы не эта ваша баба...
- Вы хотели сказать: Крышкина Антонина Васильевна?
- Да, она. Жива бы осталась Воробьева. Ваша Крышкина стала путаться под ногами, все что-то вынюхивала, забрала дневники Натали. Я случайно с ней столкнулся.
- С кем? Уточните.
- С Крышкиной. Она выходила от матери Натали Бербер. Я догадался, кто она такая и что ей надо. Смекнул: раз Натали заинтересовалась, значит и до Шпакова доберется. Так и оказалось. От квартиры Тамары я довел Крышкину до ее дома, узнал адрес. Уже с утра был, как в карауле, и не зря. Она посетила комбинат, а потом к бухгалтерше домой направилась, подписав ей своим визитом смертный приговор. Как только Крышкина вышла, я следом позвонил, Воробьева решила, что писательница что-то забыла узнать, двери открыла, не спрашивая, кто. Умоляла пощадить, сыном своим клялась, что про меня ничего не рассказывала. Я по глазам видел: врет.
Когда ваша писательница из моего сарая сбежала, я даже сильно не расстроился... Куда она от меня делась бы? Адрес ее я знал, и Крышкиной была бы крышка, в свое время.
- Вы убили Эсмиральду Кузимову и Олесю Турчинскую?
- Да, я!
- Вы добровольно сознаетесь еще в двух убийствах?
- Да.
- Подпишите здесь и здесь на всех листах. На сегодня допрос окончен.
- Почему? Я хочу и о них рассказать сегодня. Завтра могу передумать и отказаться от своих показаний.
- Вы уже признались в убийствах девушек, вот ваша подпись в протоколе.
- Пусть говорит, - тихо сказал Куница капитану на ухо.
- Что же, в таком случае продолжим. На, теперь ты пиши, у меня рука скоро отвалится. - Капитан устало протянул листы Славику и включил чайник. Во рту пересохло после вчерашнего. Ему бы бутылочку холодного пивка, а приходится торчать в душном кабинете и слушать бред сумасшедшего маньяка.
- Я позвонил Турчинской, она болела, напросился в гости, проявил сочувствие, так сказать. Приехал, сутки за ней, как нянька, ухаживал: бульон куриный варил, температуру сбивал, компрессы делал. На следующий день предложил поехать на природу, убедил, что полезно для дальнейшего выздоровления. В лесу под дулом пистолета заставил ее раздеться, она плакала, умоляла, но одежду скинула. Я скотчем заклеил ей рот, руки стянул сзади, посадил на муравейник, туловище обмотал вокруг дерева веревкой, ноги раздвинул и привязал к вбитым в землю кольям. Бальзамом на душу были ее полные ужаса и мольбы глаза. Она извивалась и корчилась, когда разъяренные муравьи облепили ее, залезая в уши, нос ... Через три или четыре часа мне надоело на нее смотреть и я уехал.