Впереди группы шел неутомимый начальник разведки Андрей Николаевич Кучеров. Когда-то он жил на Кубани, пахал землю, ходил за лошадьми, косил сено, молотил пшеницу, ездил в ночное. Сероглазый Андрей имел сильные руки, добрый нрав, пытливый ум.
Двадцатилетним парнем он надел красноармейскую гимнастерку. Началась военная служба. Смышленого солдата послали учиться. В начале войны младший лейтенант Кучеров познал горечь отступления. В отряде имени Пожарского он был старшим группы разведчиков, а потом — начальником разведки. Андрей смело ходил по тылам врага, брал «языков», минировал дороги. Отличился он осенью 1943 года, когда через линию фронта перевел сто восемьдесят допризывников. Шагая по польской земле, он еще не знал, что за смелость и находчивость награжден орденом Красной Звезды.
Подъем становился все круче. Мы удалялись от реки, но в порывах ветра еще чувствовалась ее свежесть. Неожиданно тропинка оборвалась и начался крутой спуск.
— Ну, теперь, кажется, легче будет, — сказал комиссар.
Впереди снова шел начальник разведки, за ним Михаил Данильченко, потом радисты и комиссар. Как говорится, все познается на опыте. Взбираться на гору тяжело; вещевой мешок и автомат тянут назад, ведь идущему в гору все в тяжесть. Спускаясь вниз, мы получили новый урок — груз подталкивал, ноги скользили, подкашивались, то и дело кто-то падал. Меня беспокоила радистка. Силач Ревенко взял у нее рацию и помогал ей спускаться. Вторую радиостанцию бережно нес Иван Царенко.
Совершенно обессиленные, мы сделали привал в чащобе. Над нами висели яркие звезды. Казалось, можно достать любую. Думали, что пройдено, по меньшей мере, двадцать километров, а на карте наш бросок выглядел весьма скромно. Было ясно, что мы пока не умеем ходить по горам, не знаем секретов горных троп. Как обнаружилось позднее, ночной штурм крутого склона оказался лишним. Возьми мы чуточку левее — и могли бы без особых хлопот подняться по тропке на вершину.
Восход солнца все встретили радостно. Надоела ночь, сырой и темный лес с крутыми каменистыми тропками.
Утро выдалось теплым и тихим. Только птичий хор нарушал тишину. Загадочно шумели верхушки могучих буков, на полянке о чем-то беспокойно шептались молодые листья берез, словно и они тревожились о судьбе нашего пропавшего друга Михаила Имаса.
Где он? Что с ним? Эти мысли всем нам не давали покоя.
Чтобы лучше вести наблюдение, Кучеров поднялся на гребень высотки. Где-то рядом должно быть село… Он достал из футляра бинокль. Да вот оно, притаилось в лощине. Буйно цвели сады. Красавцы пирамидальные тополя, одетые в нежную молодую листву, замерли вдоль извилистой дороги. Чуть левей стоял, очевидно, сельский ресторанчик. Туда все время заходили мужчины. Кучеров опустил бинокль, и взгляд его остановился на тригонометрическом столбике, где химическим карандашом было написано: «Дарабан»[3]. Так в шутку мы называли Имаса.
Он знал, что группа, двигаясь на восток, обязательно должна была проверять свой путь по тригонометрическим столбикам, и вот оставил свой автограф. Молодец, Имас! Смекалка и здесь выручила его.
Сама судьба, казалось, специально придумывала для него невероятно сложные ситуации. Родился Имас в Бендерах в семье аптекаря. Он успешно закончил румынскую гимназию, свободно владел русским, украинским, немецким и французским языками. Отец хотел сделать сына фармацевтом, но после гимназии Михаил оказался в тюрьме за принадлежность к подпольной организации «Красный школьник». Из тюрьмы попал в боярскую армию. Через два года бывший солдат Михаил Имас пополнил ряды безработных.
Когда Красная Армия освободила Бессарабию от боярского гнета, Михаил стал корреспондентом уездной газеты «Новая жизнь». В грозном сорок первом, получив четыре раны, боец Красной Армии Имас оказался на оккупированной гитлеровцами территории.
На станции Помошная местные подпольщики помогли ему получить фальшивые документы, и он стал Павлом Борщевским. Устроился переводчиком к начальнику станции, принимал активное участие в проведении диверсий на крупном железнодорожном узле. В то грозное время Имас познакомился с Михаилом Данильченко.