— Дальше оставаться здесь мы не можем, — сказал врач Ревенко. Он никогда не спешил соглашаться, никому не поддакивал, не подхватывал чужих мыслей. Его первейшая забота была о раненых. Это знали партизаны и без колебаний поддерживали врача, верили ему, как надежному другу. — У меня четыре раненых и десяток тяжело больных. Чтобы их вынести, понадобится двадцать санитаров.
Иван Царенко поддержал Кабаченко, но предложил атаковать врага сразу в пяти-шести местах, чтобы скрыть направление нашего отхода.
Михаил Имас потянул к себе карту. Огонек в снарядной гильзе замигал.
— А может, действительно, не стоит идти в атаку? Пусть немцы наступают. — Он склонился над картой.
Радистка Шура давно заметила, что если Имас тщательно выбрит да еще одет в немецкую форму, значит, операция предстоит сложная. Михаил как-то признался ей, что не может идти в разведку, пока не привыкнет к новому мундиру и знакам различия, а их немцы придумали внушительное количество для всех родов войск.
На этот раз на Имасе был китель майора вермахта с серебряными витыми погонами без звезд.
— Атаковать противника можно, — сказал я. — Но спешить с этим не стоит. Положение наше серьезное, но не трагическое. Фашисты не знают, сколько нас, наступают с опаской. Потерь мы фактически не имеем, а каратели уже почувствовали, что такое минные ловушки. Постараемся завлечь их в западню.
В землянке стало тихо. Огонек коптилки вздрагивал, блики тусклого света освещали задумчивые лица партизан. Имас мял в руках немецкую офицерскую фуражку.
— Пожалуй, это то…
Для партизан приказ был законом. Каждый из них в силу своих способностей, смекалки и воинского мастерства стремился как можно четче выполнить боевое задание. Я старался учитывать «специализацию» ребят и непременно тому или другому человеку поручал то, что он мог выполнить наилучшим образом. В трудных условиях сразу становились заметными сильные и слабые стороны каждого из нас. Мы жили на виду один у другого: вместе ходили на выполнение боевых заданий, вместе голодали, делили самокрутку и сухарь, вместе радовались успехам, тяжело переживали неудачи. В таких условиях человеческие качества проявлялись моментально.
Когда боевые друзья разошлись по своим подразделениям, Филипп Петрович закурил, медленно прошелся по землянке.
— Задумался, командир?
Я вопросительно посмотрел на Похилько.
— Есть у меня одно предложение. — Комиссар затянулся сигаретой. — Суть дела в следующем…
И вот уже Александр Георгадзе собирает минеров. Задание было не из легких — за ночь предстояло устроить и замаскировать минное поле, а днем, как только гитлеровцы выйдут на него, взорвать. Все работали, не замечая усталости, проявляя исключительную находчивость, смекалку и хитрость.
Лесную дорогу и прилегающую к ней поляну заминировали. Десятки проводов вели к электрическим замыкателям, но все они находились под землей, надежно скрытые от чужих глаз.
Георгадзе впервые за последние полтора года с радостью и нетерпением ожидал появления солнца. В лесу — тишина, как перед грозой. Даже птицы покинули район, в котором притаилась смерть.
Гитлеровцы решили преследовать партизан.
Георгадзе видел, как лихо понеслись бронетранспортеры с пехотой, как подпрыгивали на ухабах расчехленные пушки. «Ну, держитесь, каратели!» Рука Георгадзе прикипела к ручке электровзрывателя. «Пора? Нет, еще немножко подожду». Через несколько секунд Георгадзе одним движением руки распорол тишину мощными взрывами.
Земля затряслась. Песок, поднятый к верхушкам высоких сосен, словно повис в воздухе. «Адские машины» взрывались через равные промежутки времени: создалось такое впечатление, будто бьет тяжелая артиллерия. Взрывы привели в замешательство карателей, и началось паническое бегство. «Вот теперь я вам покажу», — подумал Георгадзе.
Мины, заложенные на дороге, сработали безотказно. В небо полетели комья земли, ветки, колеса бронетранспортеров. Новая серия взрывов усилила панику.
Как только смолкли взрывы, в бой пошла группа Михаила Данильченко. В кольце окружения образовалась брешь. В нее и устремились партизаны. По узкой лесной дороге впереди колонны шло конное прикрытие под командованием Владислава Риняка. По бокам обоза двигалась боевая охрана.
Мы отходили в глубь обширного лесного массива. С каждым километром лес становился гуще, дорога — хуже. К вечеру кроны столетних дубов закрыли небо, стало сыро и темно.
Отряд передвигался на лошадях, и нам не составляло большого труда оторваться от карателей. Наши минные заграждения значительно охладили их наступательный пыл.