Потом я стал рассматривать яркие пятна картин между чеканками на стенах. Ираклий пытался цветом добиться впечатления, и по крайней мере в одной картине это удалось ему. Она изображала пустыню — слепяще желтые полосы и больше ничего.
— Ты пишешь для разрядки?
— Нет. Хочу научиться передавать свои чувства, мысли в цвете. Когда добьюсь этого, перейду на цветную чеканку. Принцип несложный. Разные протравители — и все дела. Надо только здорово владеть цветом. Пока у меня мало что получается.
— Ну почему? «Пустыня», например, мне очень нравится.
— Значит, кое-что удалось, раз вы поняли, что это пустыня. — Он снял со стены картину. — Повесьте у себя. В ваш склеп солнце не заглядывает.
— Спасибо, Ираклий. Когда разбогатею, стану самым крупным покупателем твоих работ.
— Я смотрю, вы тоже живете надеждами.
— Надежда — великий двигатель жизни.
— Это верно. Но порой так и хочется послать все к черту.
— У каждого художника бывает такое настроение. На то он и художник, творец. Я много думал о том, что отличает художника от обычных смертных. Знаешь, в технике есть такой прием — энергонасыщенность. Так вот художник отличается чрезвычайной энергонасыщенностью, точнее, эмоциональной насыщенностью. А чем больше человек эмоционален, тем тоньше у него кожа, тем больнее он чувствует боль. Ведь говорят о людях, лишенных эмоций, — толстокожий.
— Вы правильно сказали, что у художника кожа тонкая. Если она порвется, что тогда? Знаете, в армии было все ясно. Направо, налево, кругом, марш — и все дела. Теперь мне ничего не ясно, хотя я стал старше. Может, прав дядя Бидзина и мне следовало устроиться в таксомоторный парк?..
— Нет, Ираклий. Нет. Человек должен заниматься тем, что ему по душе. Иначе грош ему цена.
— Согласен. Но они уже считают меня сумасшедшим!
— Кто «они»?
— Соседи! Соседи, которым я обязан многим.
Родители Ираклия погибли в автомобильной катастрофе, когда он служил в армии, и соседи сохранили за ним комнату, а когда Ираклий вернулся, приодели его и кормили, пока он сам не отказался от этого.
— Допустим, тебя волнует мнение не всех соседей, — сказал я.
— Конечно! — сказал он и покраснел.
Я приподнял с рабочего стола незаконченный автопортрет Ираклия. Он печально смотрел с латуни, и с шеи свисала крупная цепь. Понять символику было нетрудно.
В это время со двора меня позвал Гурам.
Я вышел во двор.
— Привет, — сказал Гурам. Он был навеселе.
— Привет. Где ты нагрузился?
— В разных местах. А где ты опять пропадаешь?
— В разных местах. Идем наверх.
— Я постою здесь. А ты переоденься и возвращайся. Поедем на Джвари.
— Зачем?
— Просто так.
— Нет, я работать должен.
— Поедем, не пожалеешь.
— Нет, Гурам, надо работать.
— Эдвин тебя ждет. Без дураков. Он все время о тебе спрашивает.
— Плевать я хотел на твоего Эдвина. Из-за него мы с тобой поговорить не можем.
— Поговорим завтра. Завтра же можно поговорить? Или будет поздно?
— Никогда не поздно, как сказал доктор Фауст. Отправляйся со своим Эдвином на Джвари, а ко мне приезжай завтра вечером. Привет!
Я стал подниматься по лестнице.
— А Нине что сказать? — спросил Гурам.
— При чем тут Нина?
— При том, что она сидит в машине!
ГЛАВА 8
Мы стояли у сетчатой ограды. Высокая калитка была захлестнута цепью с замком, и следовало что-то придумать, если мы хотели пробраться к руинам Джвари.
Ночь окрасила все вокруг одной краской. Неподалеку чернели контуры дома.
— Эдвин, пошли за сторожем, — сказал Гурам.
— О чем вы все время думаете? — спросила Нина, когда мы остались вдвоем.
— О делах, — ответил я.
— Эй, сторож! — раздался голос Гурама.
Собака залаяла с надрывом.
— Что-нибудь случилось? — спросила Нина.
— Ничего. — Я взял ее руку в свою.
К нам приближались Гурам и Эдвин. Нина высвободила руку.
— Сторожа нет дома, или он спит пьяным беспробудным сном, — сказал Гурам. — Перелезем через забор.
Эдвину эта мысль понравилась, как нравились все затеи Гурама. Он ловко взобрался на ограду и спрыгнул с нее.
— Помогите Нине, я приму ее, — сказал он.
— Лезь, — сказал я Гураму, поддержал его и, когда он оказался рядом с Эдвином, подхватил на руки Нину.
Ее волосы касались моего лица. У меня все дрожало внутри. Я прижал Нину к себе. Она напряглась, а меня бросило в жар. Я терял голову.
Гурам и Эдвин ждали. Я опустил Нину.