Потом на помосте разгуливала девушка в голубой рубашке, и женщина, которая комментировала в микрофон каждую модель, сказала, что это платье делает походку красивой и изящной. Платье было подхвачено снизу чем-то вроде пояса, напоминая перевернутый мешок, еще не до конца завязанный, и манекенщица еле передвигала ноги.
В зале то и дело раздавались аплодисменты, слышались незнакомые мне слова «подпушка», «напуск», «подрубка», «заворот», «подбор».
Женщина рядом со мной шепнула, когда на помосте вихляла бедрами манекенщица в рубашке до колен:
— Смело, правда? Но вы, мужчины, не позволите своим женам носить такие платья. Вот и попробуй в одиночку поднять Грузию. Нужно всем объединиться.
По виду она могла бы поднять не только Грузию, но и весь земной шар. Я промолчал.
Наконец дошла очередь до вечернего туалета — сильно декольтированной рубашки. Глядя на манекенщицу, я не мог отделаться от мысли, что полуголая девушка пытается вылезть из мешка, но ей не очень удобно это делать в присутствии посторонних.
Женщина-комментатор объявила, что все представленные платья сшиты из ткани «Ариадна» производства Кутаисского шелкового комбината. «Ариадна», кажется, начинала преследовать меня.
Просмотр закончился. Все встали и шумно начали обсуждать моды. Многим не давали покоя Кристиан Диор, Шанель и чуть-чуть Карден. Слова, фразы наталкивались друг на друга, разлетались в стороны, мешались, сливались, создавая невероятный гул с всплесками чувствительных «о, да!».
Делать мне больше было нечего. Я направился к выходу. В дверях я столкнулся со своей соседкой и, извинившись, пропустил ее вперед.
Она улыбнулась и спросила:
— Каковы ваши впечатления?
Свои впечатления я собирался описать в фельетоне. Правда, я не был уверен, что фельетон напечатают, но думать об этом не хотелось. Когда думаешь, напечатают или не напечатают, пропадает настроение и пишешь гораздо хуже.
Я, конечно, умолчал о фельетоне, зато сказал, что демонстрация запоздала лет на пять. Моя соседка оскорбилась и громогласно заявила:
— Вы ничего не поняли!
На нас обратили внимание. Кто-то в толпе сказал:
— Что случилось, Венера?
Бог ты мой, ко всему прочему, она еще и Венера, подумал я и сказал:
— Что же тут понимать, если старое выдают за новое?
— Нового в моде нет! Все новое — это обновленное старое! — безапелляционно заявила Венера. — Да, не мы придумали прямые линии, прямой раскрой, но мы внесли в эту моду грузинские национальные элементы.
Нас обступили знакомые Венеры, и среди них было немало крепких мужчин, грозно глядящих на меня.
— Ну хорошо, — сказал я. — Позвольте задать вам один вопрос. Почему вы и ваши подруги не пришли сегодня в таких же платьях?
— Это провокационный вопрос, — неуверенно сказала Венера, и я, воспользовавшись некоторым замешательством ее окружения, пробрался к лестнице.
— Нахал какой-то! — услышал я вслед.
Приехав домой, я сел за машинку, чтобы написать первый фельетон в своей жизни.
Фельетон Нане понравился.
— Я не знала, что у тебя есть чувство юмора.
Ее бесцеремонность могла вывести из себя даже флегматика. К тому же я был не в духе — в течение двух часов не мог дозвониться до Нины. Я решил, что, если с самого начала не поставить все на свои места, мне суждено будет всю жизнь ходить у Наны в нерадивых учениках.
Из ее сотрудников в отделе сидел только Гоголадзе. Он старательно водил ручкой по бумаге и не слушал нас.
— Ты полагаешь, что все чувство юмора сосредоточено в тебе одной?
Нана вскинула на меня накрашенные ресницы.
— Леван заразил тебя болезненным самолюбием? Ты всегда отличался серьезностью, и я не ожидала, что тебе удастся фельетон.
— В таком случае выражай свои мысли яснее.
— Какая муха тебя укусила?
— Нана, оставь этот материнский тон, займемся фельетоном.
Она вскипела и в одно мгновение превратилась в фурию.
Гоголадзе осторожно вышел в коридор. Видимо, будущий пенсионер в такие моменты старался не попадаться на глаза своей экспансивной начальнице.
Нана швырнула рукопись и велела мне убираться на все четыре стороны. Листы разлетелись. Я подобрал их и, прихватив свою папку, направился к выходу. Нана продолжала кричать: