— Ты с матерью не видишься?
— Вижусь. Раз в год. Заезжаю к ней во время отпуска. Мать есть мать.
— Да, мать есть мать, — сказал я и замолчал. Я не имел права говорить так, потому что этой формулы для меня не существовало. Я нередко думал о матери и говорил себе, что по-своему она проявила обо мне заботу, разлучая меня с той женщиной. Я прилагал усилия, чтобы увидеть ту женщину глазами матери — соблазнительницей юношей, вампиром, но даже по прошествии лет, когда порой забывалось даже ее имя, мне не удавалось это, потому что та женщина была просто женщиной и стремилась получить от жизни если не счастье, то хотя бы немного радости. Показное пуританство матери возмущало меня. Она не посчиталась ни с чем и ни с кем, когда привела в дом отчима.
Я поймал себя на том, что думаю о матери с жестокостью инквизитора.
— У тебя есть мать? — спросила Нина.
— Есть, — ответил я, решив, что сделал глупость, затянув молчание, и теперь придется расплачиваться за это. Но Нина не стала расспрашивать. Она думала о своем.
Я вспомнил Эдвина. Перехватило дыхание. Голос сломался.
— Что у тебя с Эдвином?
— У меня ничего.
— Ты уверена в этом?
Она рассмеялась.
— Глупый.
— Ну хорошо. А что у него?
— Сережа, ты все-таки ревнивый, хотя и убеждал меня в противном.
— Когда ты познакомилась с ним?
— В прошлом году в Москве во время отпуска. У подруги на вечеринке.
— Где он работает?
— Вроде бы в АПН. Прекрасно фотографирует.
— А машина, на которой он ездит, чья?
— Не знаю. Наверно, кто-то одолжил. У него полно знакомых здесь. Он очень коммуникабельный. Почему это тебя интересует?
— Хочу знать побольше о человеке, которому обязан знакомством с тобой.
— Разве не Нана познакомила нас?
— Ах, да, Нана! А что с ней у тебя?
— Это я должна спросить, что у тебя с ней.
— У меня ничего.
— Ты уверен в этом?
Я засмеялся.
— Нина, ты все-таки ревнивая, хотя и не убеждала меня в противном.
— Ужасно ревнивая! Она красивая женщина. И у нее великолепная грудь.
— Не прикрывайся чужой грудью. Что тебя связывает с Наной?
— Тебе это неинтересно.
— Прошу, не решай за меня.
Нина приподнялась и заглянула мне в глаза. Я молчал, и она сказала:
— Какой ты строгий! Как учитель в классе.
— Я и был учителем.
— Как?! Ты был учителем?
— Целых три года.
Она провела рукой по моей щеке.
— А еще говорят, что профессия не оставляет отпечатка!
Одеяло сползло с нее, обнажив маленькие груди. Я склонился к ним.
Потом она спала, положив голову на мое плечо, и я не шевелился, боясь разбудить ее.
Я смотрел на причудливые тени на потолке и выискивал то женский профиль, то всадника на лошади, то цветок необычных размеров. Думать ни о чем не хотелось.
Нина тихо застонала. Я взглянул на нее. Она спала, и я улыбнулся. Наверно, ей что-то приснилось, подумал я и поднял глаза к потолку.
Нина пошевелила ногой и со стоном повернулась на бок. Я насторожился. Она снова застонала и проснулась.
— За тобой гнались звери? — спросил я.
Она смущенно покачала головой, присела и стала поглаживать больную ногу.
— Проклятая нога, — сказала она, сдерживая слезы.
Я не знал, чем ей помочь, и растерянно смотрел на нее.
— Не смотри на меня, — сказала она, силясь улыбнуться.
Я стал массировать ее ногу. О массаже я имел поверхностное представление. Но через несколько минут Нина облегченно сказала:
— Кажется, прошло. — Она пошевелила ступней. — Прошло.
В ее глазах все еще была боль, но лицо улыбалось. Она обвила мою шею руками и прильнула губами к моей щеке.