Что за манера кричать на весь дом, подумал я и тихо сказал:
— Все зависит от удачи.
— Ко всему прочему, по ночам вы еще и грабите! Прелестно!
Моя квартирная хозяйка явно была в приподнятом настроении. Кто знает, что ей приснилось. А может, она проснулась с чувством, что жизнь не такая уж скверная штука и что еще не все потеряно.
Вихляя бедрами еще более вызывающе, чем обычно, она продолжила шествие с горшком.
Я улыбнулся, отпер замок и вошел в свою комнату.
ГЛАВА 11
Было начало первого, и я, минуя редакцию, зашел в кафе. Как ни странно, Гарри с товарищами отсутствовал. Зато в углу за столом сидели Лаша и Боб. Я подсел к ним.
Боб вонзил острый подбородочек в сложенные на столе руки. Он походил на обиженного ребенка.
— Что загрустил, Боб? — спросил я.
— Есть причина, — ответил он.
Подошла Маринэ, Бабушка грузинского футбола. Она была чем-то опечалена. Помада сползла к сморщенным углам ее рта, и неровные линии краски делали губы Маринэ недовольно искривленными. Веки она тоже намазала небрежно.
— Что случилось? — спросил я.
— Сам знаешь! Опять наше «Динамо» проиграло. И где? На своем поле. И кому? Ленинградскому «Зениту»! Этот кривоногий Гайоз пять голевых моментов не смог реализовать!
— Четыре, — сказал Боб, не поднимая головы.
— Пять! — сказала Маринэ. — Пять! Пятый был на шестьдесят второй минуте. Ты, наверно, уже спал в это время. Борис Пачайдзе не упустил бы таких возможностей.
— Маринэ, умираю от голода, — взмолился я. — Яичницу и кофе.
— И бутылку коньяка, — сказал Лаша.
От коньяка я отказался, придумав, что мне предстоит встреча с главным редактором.
— Ладно, в другой раз не отвертишься, — пригрозил он. Буфетчица Зоя и молодая официантка Валентина шептались и посмеивались, поглядывая на Маринэ.
— Неисповедимы страсти человеческие, — сказал я, когда Марина отошла.
— Это точно, — согласился Лаша и вытащил из кармана куртки пакет. — Обещанный галстук. Должно быть, помялся. Прогладь его не очень горячим утюгом.
— Я не ношу галстуков.
— Ничего. У приличного человека должен быть хотя бы один приличный галстук.
Я развернул пакет. Галстук был очень красивый, с черными и красными широкими полосками.
— Спасибо, Лаша. Галстук превосходный.
— Плохих не держим, — буркнул Боб, все еще полулежа на столе.
Маринэ принесла яичницу и кофе. Я был настолько голоден, что недожаренная яичница показалась мне божественной. Я с наслаждением закурил первую за день сигарету и сделал глоток крепкого кофе.
— Ну, как дела, Лаша?
— Решил ехать, — ответил он.
— Куда? — не понял я и, когда смысл сказанного дошел до меня, оторопело уставился на него. — Ты с ума сошел!
— Похоже, — произнес он.
— Родину на бабу меняет! — сказал Боб.
Правая рука Лаши взметнулась к Бобу. Боб откинул голову и рухнул со стула.
Я вскочил, чтобы оказать Бобу помощь, но Лаша опередил меня. Маринэ принесла графин с водой.
— Ты что-то стал на руку скор, — сказала она Лаше, брызгая водой на бесчувственное лицо Боба.
— Нервы, — сказал Лаша. — Ну-ну, Боб, хватит притворяться.
— Дурака ты свалял, Лаша, отпустив Симу. — Маринэ вылила воду на голову Боба.
Боб открыл глаза, поморгал, а потом тряхнул головой, как собачка, которая вылезла из воды, и встал.
— Этого я тебе никогда не прощу, — сказал он Лаше и неуверенной походкой направился к лестнице.
— Извини, — бросил Лаша мне и побежал за Бобом.
Я расплатился за завтрак и собрался уходить.
По лестнице поднимались Гарри и Мераб.
— Мои красавцы! — воскликнула Маринэ. — Зоя, кофе! Двойные! Мальчики, опять мы вчера проиграли!
— Не береди раны, Маринэ, — сказал Мераб. Он пожал мне руку. — Поздравляю, фельетон что надо.
Гарри обнял меня и больно похлопал по спине.
— Тебе грузчиком бы работать! — поморщился я.
— Работал, юноша. Был и такой эпизод в моей жизни. Ты у меня молодчага! Рад за тебя. Очень рад!
— Не надо слез, Гарри, — сказал Мераб. — Отпусти его. Нана сбилась с ног. Хочет прижать его к своей шикарной груди.
— Иди, юноша, и поскорее возвращайся к нам, — сказал Гарри.
— Что это он такое сделал? — спросила Маринэ, протирая чистый стол.
— Так я и признался, пока ты кофе не принесла, — сказал Мераб.
Ашот подстригал ножницами собственные усы и, как художник перед незаконченной картиной, то склонялся к зеркалу, то отходил от него. Я рассмеялся.
— Сам себе платить будешь?
— Привет, фельетонист! Ну и насмешил ты меня! Неужели все так и было?