— Было еще хуже. В конце просмотра манекенщицы выступали голыми.
— Совсем голыми?
— В чем мать родила.
Я вошел в кабину лифта и закрыл двери.
— Не успел человеком стать, уже издевается! Стричь больше не буду! — услышал я.
Я заглянул в отдел пропаганды. Мне сказали, что Нана у главного. Я прикрыл дверь и столкнулся с Леваном.
— Извините. Здравствуйте.
— Здравствуйте, гражданин изменник. Вы полностью продались отделу пропаганды или частично?
— Я никому не продавался.
— Ну-ну! — Леван двинулся дальше. — Ваш фельетон уже имеет отклик. Загляните к главному. Он как раз интересовался вами.
Элисо испуганно взглянула на меня, потом на дверь кабинета главного редактора и прошептала:
— Уходи, уходи быстрее!
Я не успел уйти. Дверь кабинета распахнулась, и появилась Венера. Меня бросило в жар. Жалобы на корреспондентов, тем более на внештатных, в редакциях не любят.
Во взгляде Венеры я уловил презрение и торжество. Она не сводила с меня глаз. Я посторонился, но ей все равно не хватало места, и, задев меня, она победоносно вынесла себя из приемной.
— А, терять все равно нечего, — сказал я и вошел в кабинет.
Главный поднял на меня удивленные глаза.
— Это и есть Серго Бакурадзе, Георгий Галактионович, — сказала Нана. Она сидела за столом заседаний и курила.
Я видел главного впервые. Немного полноватый, но холеный. Тщательно выбритый и аккуратно причесанный. Ашот постарался, мелькнуло в голове. Темный, хорошо сшитый костюм. Белая рубашка. Галстук с какими-то фигурами, кажется, драконами.
Я смущенно поправил расстегнутый ворот своей рубахи. На мне, как обычно, был потертый вельветовый пиджак и полосатая рубашка без галстука. Мой вид, должно быть, не внушал доверия. Человек, пишущий о модах, пусть даже фельетоны, наверно, должен выглядеть лучше.
Главный отвел от меня глаза и встал. Он подошел к окну и зашторил его. В кабинете как будто погасли стосвечовые лампы. Потом главный придвинул к столу напротив Наны стул, на котором, очевидно, восседала Венера.
— Что скажете в свое оправдание? — наконец произнес он тихим голосом.
Нана курила, вперив взгляд в потолок.
— В чем моя вина? — спросил я главного.
— Вы высмеяли большую работу коллектива Дома моделей, — ответил он.
— Никому не противопоказано выражать свое мнение, — сказал я и торопливо добавил: — О модах.
Главный с любопытством уставился на меня.
— Но ваше мнение, попав на полосу, становится мнением газеты.
— Разве наша газета имеет другое мнение о просмотре? — сказал я.
— Нет! — заявила Нана. — Не имеет. Георгий Галактионович, я свое отношение к делу высказала.
— Я хочу узнать и отношение этого молодого человека, — сказал главный.
— Этот молодой человек выполнял мое задание. Ответственность целиком несет мой отдел, конкретно я.
— Вот и объявим тебе выговор, — сказал главный.
Нана вскочила и, ткнув сигарету в пепельницу, сказала:
— Ах, так! Выговор!
— А ты как думала? Я буду терпеть жалобы?
— Не терпите! Я сейчас же подам заявление об уходе! Идем, Серго!
— Ты можешь идти, молодого человека оставь.
Нана вышла, хлопнув дверью.
Внезапно я вспомнил Шота, увидел его торжествующую улыбку и осознал, что ни при каких обстоятельствах мне нельзя уходить из газеты. Всеми правдами и неправдами я должен был удержаться в редакции.
— Георгий Галактионович, хотите, я извинюсь перед мадам Венерой?
— Нет необходимости. Я уже сделал это за вас. Однако быстро вы меняете свои взгляды.
— Не могу допустить, чтобы из-за меня Нана ушла из газеты.
— Никуда она не уйдет. Садитесь!
Я отодвинул стул и сел. Главный прислонился к письменному столу. На его галстуке были не драконы, а кривые огурцы.
— Вы знаете, что такое журналистика? — спросил он.
— Вторая древнейшая профессия, — сказал я.
Он опешил.
— С такими убеждениями вы далеко не пойдете.
Да, действительно, с таким взглядом на журналистику далеко не пойдешь, но можно далеко зайти, подумал я. Следовало что-то сказать, но я молчал, и это было понято главным по-своему.
— Острословие не всегда уместно, если даже вы пишете неплохие фельетоны, — сказал он.
— Значит, фельетон вам все-таки понравился?
Он не понимал меня, явно терялся в догадках и не мог разобраться, кто перед ним сидит — наглец, самоуверенный дурак или уверенный в своих возможностях журналист.
— У вас неплохое перо, — сказал он. — О долгожителях вы тоже неплохо написали. Но журналистика — это прежде всего факты, неопровержимые факты.