Ну а где ЦРУ с его планами тотального расчленения Советского Союза? А агенты влияния - с ними как?
Где ЦРУ? Известно где - в Америке. С агентами влияния действительно не все столь просто. Но одно известно точно: в диссидентах агенты влияния не числились. А часто и совсем наоборот...
* * *
Но речь шла о типах "внесоветского" существования. Еще о "борцах".
Борцы - это, как правило, молодые люди, в той или иной степени уверовавшие в собственное знание решения социальной проблемы и действовавшие в соответствии со своей верой.
В конце пятидесятых - начале шестидесятых преобладали марксистско-ревизионистские концепции "поправления" социализма. Типичной в этом отношении была подпольная ленинградская группа-организация Хахаева-Ронкина, программа которой имела наиболее выразительное название: "От диктатуры бюрократии к диктатуре пролетариата". Троцкистский душок программы едва ли имел своим источником демагогию троцкистского противостояния "сталинизму". Скорее то был прямой результат элементарной логики "честного марксистского мышления", в базе которого материалистическое мировоззрение, социальный пафос "молодого" Маркса и минимум, как нынче модно говорить, национальной самоидентификации. Молодые, "марксистски подкованные" еврейские юноши, как правило, возглавлявшие группы марксистского толка, безусловно сочувствовали сионистскому движению, но все же тогда, в начале шестидесятых, сионизм рассматривали как частное явление, в известном смысле даже отвлекающее умы от головной линии-идеи прогресса марксистского преобразования всемирной социальности. Советский вариант социализма виделся им подпорченным, а то и грубо искаженным спецификой русской истории и русским менталитетом. Однако откровенно русофобские концепции на этой почве стали возникать значительно позже. Евреи или русские - неомарксисты пятидесятых-шестидесятых - были по сути "советскими людьми", но безнадежная "закольцованность" официальной идеологии уже не оставляла им места в идеологическом пространстве, как позднее, в конце шестидесятых и в семидесятых годах, не нашлось места вполне безобидному варианту так называемого "официального национал-большевизма".
Но если неомарксистов все же так или иначе репрессировали, то за необольшевиками надо было лишь "приглядывать" да иногда пальчиком перед носом туда-сюда, чтобы они не слишком высовывались из общей массы стройных рядов строителей социализма.
Определяющим моментом в тактике борьбы с инакомыслием как раз и было выявление и опознавание "борцовости" конкретного индивидуума, его готовность к маргинальному, а в советских условиях - к предельно свободному образу жизни. Готовность того или иного инакомыслящего отказаться от статуса, каковым бы он ни был, то есть стать социально "никем", и уж тем более готовность к наказанию-возмездию - этими факторами определялась реакция власти на иноприродные явления в сфере идеологии.
Нужно отдать должное власти: она весьма искусно совершенствовала способы самозащиты. По экономической необходимости все чаще проковыривая когда-то монолитный "железный занавес" и, соответственно, принуждаясь к оглядке на так называемое "мировое общественное мнение", власть и ее "органы" нашли возможным без ущерба для себя избавляться от реальных и потенциальных "маргиналов", одновременно поощряя их к эмиграции и препятствуя таковой, в результате чего к концу семидесятых "борьба за права человека", получавшая весьма эффективную поддержку Запада, свелась фактически - подчеркиваю, фактически - к борьбе за право на эмиграцию, сохранив собственно социальный аспект борьбы лишь в заголовках протестных документов. Правозащитников периодически "сажали", и еще не посаженные половину своей правозащитной энергии направляли на борьбу за освобождение пострадавших соратников. Борьба за право на эмиграцию и за свободу политзаключенных практически замкнула все правозащитное движение на самое себя. В итоге к началу восьмидесятых тема защиты прав человека в СССР перестала быть актуальной даже в нацеленных на то средствах массовой информации Запада.
С другой стороны, тщательнейшим образом отслеживая настроения национально, в данном случае - русско ориентированной части советской интеллигенции, соответствующие инстанции не менее искусно сумели направить патриотический пар в еврейскую сторону, полностью сохраняя при этом контроль над ситуацией, мгновенно пресекая всякий "прорыв пара" за предусмотренный предел межинтеллигентской склоки, достигая при этом двойного эффекта: у одних создавалось ощущение борьбы и преследования за борьбу, у других чувство относительной защищенности уже презираемой властью от наглеющих русопятов.
В результате всей этой по сути мелочной, но по форме тотальной интриги "власть осуществлявших" громадный слой российской интеллигенции, непосредственно не повязанный с властью, на момент перестройки оказался катастрофически дезориентирован относительно реального состояния государственной системы, а социальную инициативу перехватили циники, романтики Запада и просто прохвосты. Между ними тотчас же начались разборки, не закончившиеся и поныне. Народ называл это политикой и стремительно превращался в население.
Но все же не превратился, и о том особый разговор.
Как ранее уже было сказано, малочисленный клан "борцов" - за приведение социалистической практики в соответствие с марксистскими доктринами; за "придание социализму человеческого лица"; за соблюдение прав человека в рамках действующей конституции; за реализацию прав человека вне зависимости от специфики действующей конституции; за гарантии существующей властью провозглашенных в конституции демократических свобод и, наконец, за право на эмиграцию - весь этот поименно взятый под контроль список "борцов" к середине восьмидесятых столь же поименно был изолирован от общества либо посредством эмиграции, либо "лагеризации". Частично вымер в лагерях.
То есть фактически "борцы-антисоветчики" не только никак не профигурировали в событиях, именуемых перестройкой, но и менее других были готовы к таковому участию, во-первых, по причине маргинальности бытия, во-вторых, по причине исключительно поверхностного знания существеннейших реалий советской действительности, в-третьих - и это главное, - по причине той самой клановости, каковая выявила очевидную "неравномасштабность" объема критического багажа "борцов-диссидентов" глобальности катастрофы, вызревшей в недрах самой советской действительности.
Кратковременный политический дебют академика Сахарова и немногочисленных его сторонников-поклонников не оказал ни малейшего влияния ни на суть событий, ни на темпы трагического процесса. Ныне всякие воспоминания о Сахарове звучат исключительно в сентиментальной интонации. Никаких других имен бывших "борцов" с режимом в памяти нынешних политиков вообще не существует: в том и правда о роли "борцов" в событиях, и справедливость оценки самого существа явления советского (подчеркиваю: именно советского) диссидентства в целом.
Разглагольствования же преуспевавших, но не во всем, по их мнению, преуспевших вчерашних советских интеллектуалов на предмет их отваги и ловкости перед лицом некоего тупорылого существа, именуемого партократией, смешны, а зачастую и попросту бесчестны.
В то же время саркастические, а порою и откровенно хамские наскоки на А.И. Солженицына в каждом конкретном случае имеют совершенно конкретную подоплеку, каковая без труда просматривается в судьбе-биографии-характере оппонента. Иные вчерашние советские телята теперь отважно бодаются с дубом, конфигурация ветвей которого вызывает у них и подозрения, и возражения, и раздражение, но зато в области обломанных еще советской властью рогов, видимо, испытывается приятная иллюзия восстановления бодучей потенции.
Страна готова - мы не готовы
От общих суждений о прошлом и настоящем пора, однако же, и о себе лично, что куда как сложнее, потому что, как ни изощряйся в объективности, "объективность" про самого себя - то всегда есть всего лишь нечто из области желаемого, но неосуществимого вполне. Мало того, что "всего" о себе никогда не расскажешь - не на исповеди же! Когда же на исходе лет пытаешься восстановить события молодости, то "розовый" отблеск молодости-юности едва ли вообще устраним из такого повествования.