Скучно было нашим… Пошли и они – не оставаться же на корабле вечно. А если сказать правду, то Матвею приходило в голову, что на корабле было лучше. Плывешь себе и плывешь… Небо, облака, да море, да вольный ветер, а впереди, за гранью этого моря, – что бог даст… А тут вот тебе и земля, а что в ней… Всех кто-нибудь встречает, целует, обнимаются, плачут. Только наших лозищан не встречает никто, и приходится итти самим искать неведомую долю. А где она?.. Куда ступить, куда податься, куда поставить ногу и в какую сторону повернуться, – неизвестно. Стали наши, в белых свитках, в больших сапогах, в высоких бараньих шапках и с большими палками в руках, – с палками, вырезанными из родной лозы, над родною речкою, – и стоят, как потерянные, и девушка со своим узелком жмется меж ними.
VI
– Жид! А ей же богу, пусть меня разобьет ясным громом, если это не жид, – сказал вдруг первый Дыма указывая на какого-то господина, одетого в круглую шляпу и в кургузый, потертый пиджак. Хотя рядом с ним стоял молодой барчук, одетый с иголочки и уже вовсе не похожий на жиденка, – однако, когда господин повернулся, то уже и Матвей убедился с первого взгляда, что это непременно жид, да еще свой, из-под Могилева или Житомира, Минска или Смоленска, вот будто сейчас с базара, только переоделся в немецкое платье.
Обрадовались они этому человеку, будто родному. Да и жид, заметив белые свитки и барашковые шапки, тотчас подошел и поклонился.
– Ну, поздравляю с приездом. Как ваше здоровье, господа? Я сразу вижу, что это приехали земляки.
– А что, – сказал Дыма с торжествующим видом. – Не говорил я? Вот ведь какой это народ хороший! Где нужно его, тут он и есть. Здравствуйте, господин еврей, не знаю, как вас назвать.
– А! Звали когда-то Борух, а теперь зовут Борк, мистер Борк, – к вашим услугам, – сказал еврей и как-то гордо погладил бородку.
– А! Чтоб тебя! Ну, слушай же ты, Берко…
– Мистер Борк, – поправил еврей с еще большею гордостью.
– Ну, пускай так, мистер так и мистер, чтоб тебя схватило за бока… А где же тут хорошая заезжая станция, чтобы, знаешь, не очень дорого и не очень уж плохо. Потому что, видишь ты… Мы хоть в простых свитках, а не совсем уже мужики… однодворцы… Притом еще с нами, видишь сам, девушка…
– Ну, разве я уж сам не могу различить, с кем имею дело, – ответил мистер Борк с большою политикой. – Что вы обо мне думаете?.. Пхе! Мистер Борк дурак, мистер Борк не знает людей… Ну, только и я вам скажу это ваше большое счастье, что вы попали сразу на мистера Борка. Я ведь не каждый день хожу на пристань, зачем я стал бы каждый день ходить на пристань?.. А у меня вы сразу имеете себе хорошее помещение, и для барышни найдем комнатку особо, вместе с моею дочкой.
– А, вот видите вы, как оно хорошо, – сказал Дыма и оглянулся, как будто это он сам выдумал этого мистера Борка. – Ну, веди же нас, когда так, на свою заезжую станцию.
– Может, вам нужно взять еще ваш багаж?
– Э! Какой там багаж! Правду тебе сказать, так и все вот тут с нами.
– Ге, это не очень много! Джон!.. – крикнул он на молодого человека, который-таки оказался его сыном. – Ну, чего ты стоишь, как какой-нибудь болван. Таке ту бэгедж оф мисс (возьми у барышни багаж).
Молодой человек оказался не гордый. Он вежливо приподнял шляпу, схватил из рук Анны узелок, и они пошли с пристани.
Прошли через улицу и вошли в другую, которая показалась приезжим какой-то пещерой. Дома темные, высокие, выходы из них узкие, да еще в половину домов поверх улицы сделана на столбах настилка, загородившая небо…
– А, господи! матерь божья! – взвизгнула вдруг в испуге Анна и схватила за руку Матвея.
– Всякое дыхание да хвалит господа, – сказал про себя Матвей. – А что же это еще такое?
– Ай-ай, чего вы это испугались, – сказал жид. – Да это только поезд. Ну, ну, идите, что такое за важность… Пускай себе он идет своей дорогой, а мы пойдем своей. Он нас не тронет, и мы его не тронем. Здесь, я вам скажу, такая сторона, что зевать некогда…
И мистер Борк пошел дальше. Пошли и наши, скрепя сердцем, потому что столбы кругом дрожали, улица гудела, вверху лязгало железо о железо, а прямо над головами лозищан по настилке на всех парах летел поезд. Они посмотрели с разинутыми ртами, как поезд изогнулся в воздухе змеей, повернул за угол, чуть не задевая за окна домов, – и полетел опять по воздуху дальше, то прямо, то извиваясь…
И показалось нашим, привыкшим только к шуму родного бора, да к шепоту тростников над тихою речкой Лозовою, да к скрипу колес в степи, – что они теперь попали в самое пекло. Дома – шапка свалится, как посмотришь. Взглянешь назад – корабельные мачты, как горелый лес; поднимаешь глаза к небу – небо закопчено и еще закрыто этой настилкой воздушной дороги, от которой в улице вечные сумерки. А впереди человек видит опять, как в воздухе, наперерез, с улицы в улицу летит уже другой поезд, а воздух весь изрезан храпом, стоном, лязганием и свистом машин.