Усилием воли Мохов сбросил оцепенение. Встал, энергично прошелся по кабинету — тонко пропели в ответ широкие дубовые паркетины. Он ощущал немедленную потребность в действии. Надо было куда-то идти, все равно куда, лишь бы идти, и движение это выдавливало, выветривало, выжигало бы из головы мечущиеся в беспорядке нехорошие, пугающие мысли. Он машинально взглянул на часы — просто так, без дела, он просидел в кабинете почти три часа. Он смутно вспоминал, как звонил телефон, как приходили сотрудники. Прибегала секретарша начальника отдела Марина, худенькая, тонконогая, с острыми плечиками и хитреньким личиком. А кстати, зачем она приходила? Мохов наморщил лоб, но вспомнить так и не сумел. Зачем же она приходила? Кажется, что-то важное сообщила. А впрочем, плевать он хотел на это важное. Пусть катятся к чертям все срочные и неотложные дела. Он и знать о них не хочет. Не его это дела. Не имеет он права играть в эти игры. Он ступил в сторону двери и коснулся уже ручки, когда вспомнил, что надо предупредить об уходе, усмехнулся краешком губ, надо же, как въелся в кровь порядок, субординация. Но привычка к порядку — это совсем не одно и то же, что и порядочность. Привычка к порядку у него имеется, а вот порядочность… Ну ладно, хватит. Уйти скорее, уйти отсюда. Он сорвал трубку, четыре раза крутанул диск. Звонил он не своему непосредственному начальнику — Симонову объяснять, что и зачем, он сейчас был не в силах, — а Марине. С ней проще, сказал, что уехал до конца дня, и нет проблем.
Красное солнце хоть и припекало, но казалось холодным и совсем не ярким, не таким, как днем, когда оно жаром ударяло по глазам и радужные круги приплясывали под веками. Улица шумела назойливо, заканчивался рабочий день. Автомобильная трескотня давила на перепонки, присутствие людей действовало на нервы, на душе было худо. Он свернул в первый попавшийся переулок и, не разбирая дороги, через дворы, пустыри, многолюдные проезды вышел на окраину города. Кончились частные дома, потом почерневшие от времени, добротно сколоченные из толстенных досок сарайчики, разом оборвалась цепочка огородов.
Куда шел, сам не знал. Просто подальше от города, от шума, смертельно надоевших в одночасье людей, от суеты их бессмысленной. Но когда справа, метрах в двухстах от проселка, меж сосен и тяжелых кедров, разглядел ладный одноэтажный дом из серого кирпича и аккуратный в полроста забор вокруг него, удивился — совершенно бессознательно забрел он в то самое единственное место, куда все равно пришел бы рано или поздно, сегодня или завтра утром…
…Ему только удостоверение тогда выдали, жесткую красную книжицу, в которой каллиграфическим почерком было выведено: «Лейтенант милиции Мохов Павел Андреевич состоит на службе в…» И сердце обмирало от не изведанного еще чувства уважения к самому себе, когда он незаметно похлопывал по карману, где безмятежно грелся красный картонный прямоугольник. По городу он в те дни ступал важно, с легким превосходством поглядывая на окружающих, мол, вот вы бегаете себе по улицам и не знаете, что мимо вас, можно сказать, защитник проходит и вы в его сторону не глянете даже. Хотя, впрочем, это ему тогда приятно было, пусть его никто не знает, так даже романтичней и благородней. Первые дни он, естественно, только приглядывался к работе отдела, важных заданий ему не поручали. А однажды послали на окраину города в Заречье на танцах дежурить, там драки частенько случались, а местные милиционеры на другом мероприятии в тот день были задействованы. Он не оскорбился никоим образом и не расстроился. Настоящий сыщик должен многое знать. Танцы так танцы. Большая веранда с обшарпанным дощатым полом, яркие фонари на столбах, фонирующий магнитофон вместо оркестра. Сначала все было тихо, пристойно, даже, можно сказать, чинно. Пары то кружились плавно, то вдруг сотрясались самозабвенно под бешеные ритмы. Потом Павел почувствовал, как обстановка стала едва заметно накаляться. У парней глаза шальные сделались, порасстегивали они рубахи почти до пояса. Девчонок без всякого стеснения сильными руками к себе притискивали. Павел догадался, что ребята время от времени прикладываются где-то к спиртному. Подождем, посмотрим, решил он. В помощь ему выделили двух дружинников. Их и послал он выяснить, где это парни причащаются. И тут как раз в середине площадки завизжал кто-то — тонко, пискляво, безнадежно, — и разом метнулись все врассыпную. И остались на площадке двое: здоровый краснолицый малый и тонконогая девчонка в ярком модном сарафанчике. Она стояла, закрыв лицо руками, а парень держал ее пятерней за волосы и молотил огромным кулачищем по бокам. Павел рванул что есть сил вперед, перехватил занесенную руку, резко нажал на запястье. Парень гаркнул и невольно присел на одно колено. Пьяные чумные глаза его были вытаращены от удивления и злобы. Тут кто-то ударил Павла сбоку — сзади в ухо, коротко и аккуратно, он отшатнулся в сторону, но тут же выпрямился, вынул удостоверение из кармана и крикнул: «Всем стоять! Я из милиции!» Но слова эти ни на кого не подействовали. С таким же успехом он мог выкрикнуть, что он товаровед из обувного магазина. Здоровяк уже поднялся с колен, и теперь он и трое его дружков, тяжело дыша, двинулись на Павла. Тот повторил свое предупреждение. Трое замешкались на мгновение, но здоровяк был оскорблен, все видели его унижение, и к тому же опьянение достигло той стадии, когда страсти уже берут верх над разумом. Дрался Павел умело. Даром, что ли, четыре года в высшей школе занимался самбо. Он носился по площадке, как по рингу, стремительно нанося увесистые удары озверевшим парням. Один уже лежал без движения, но двое с упрямством баранов продолжали нападать. В один момент Павел не сумел уйти от удара, и огромный кулак впечатался ему прямо в нос. Павел рухнул беззвучно, машинально отметив: «Теперь забьют». Он пришел в себя через несколько секунд, открыл глаза и увидел парней на другом конце площадки, а перед ними стоял высокий стройный мужчина в сапогах, короткой брезентовой куртке с капюшоном. Мужчина резко и точно выбрасывал вперед свои длинные руки, и Павел отчетливо слышал, как его кулаки достигали цели. Он поднялся, сделал несколько вдохов, восстанавливая силы, и ринулся на помощь. Все было кончено через пять минут. Павел и его неожиданный помощник связали парней ремнями, вызвали машину из отделения. Кто-то из местных ребят подошел к ним и попросил не забирать драчунов в милицию. Павел покрутил головой: «Нет, урок вам на будущее, чтобы неповадно было, а то участковый ваш, как я вижу, добряк. Драки есть, говорит, в немалых количествах, а ни по одной из них уголовного дела возбуждено не было». Когда парень отошел, Павел недоуменно пожал плечами, сказал, обращаясь к своему неожиданному спасителю: «Одного понять не могу, почему удостоверение мое их не остановило? Что это?! Неуважение к милиции, неверие в ее силы, в ее права?» — «Скорее всего здесь другой фактор, — потирая ушибленную скулу, живо откликнулся тот, — зрительный. Вот если бы вы были в форме, они бы не шелохнулись. А человек в штатском, хотя и с удостоверением, для них не милиционер. Вы обратили внимание на такую забавную вещь? Милиционеров в форме пускают в кинотеатры без билетов. А попробуй пройти в штатском, предъявив удостоверение. Никто не пустит. Хотя вы тот же самый, но без формы. Парадокс, верно?» Павел с интересом посмотрел на мужчину, протянул руку.