— Об этом тоже потом, — сказал Мохов. — Почему Куксов с ним работал?
— У Куксова, как мне думается, уже система со шкурками была отлажена, откуда-то они приходили к нему, не знаю откуда. Видимо, Судов прознал про это и тоже на чем-то взял Куксова, я не могу точно сказать, на чем, но чувствовал, что Куксов ему обязан. А может быть, взял точно так же, как и меня, на девчонке или на левых поездках.
Пока Лямин рассказывал, цвет лица у него менялся. Кожа то бледнела, то розовела, а теперь лицо покрылось крупными красными пятнами. Он опять обхватил голову руками и, всхлипывая, стал раскачиваться. «Истерик, — подумал Мохов, — самый натуральный истерик».
На антресолях Хорев обнаружил капканы, а Пикалов в чемодане под кроватью силки. Находки были занесены в протокол. Пикалов разложил их на столе и позвал Рогожниковых. Мохов тем временем, раздумывая, отошел в глубь комнаты. И это было ошибкой. Потому что едва он отдалился от Лямина на несколько шагов, как тот стремительно сорвался со стула и кинулся к окну. С треском распахнулась рама, звонко, переливисто посыпалось разбитое стекло, Лямин сделал уже шаг в пустоту, когда Мохов в два прыжка преодолел расстояние до окна и ухватил падающего за ногу. Но центр тяжести тела задержанного находился уже за окном, и он, охнув, обвалился вниз. Распластавшись поперек подоконника и карниза, Мохов цепко удерживал ногу, но оказалось, что щуплый на вид Лямин весил весьма прилично и он понемногу стал увлекать Павла за собой. Первым опомнился Хорев. Он рванулся к Мохову, схватил его поперек туловища и, приговаривая вмиг осевшим голосом: «Пашенька, милый, да как же это, Пашенька, держись, держись, пожалуйста», потянул его что есть силы к себе. Вслед за ним метнулся Пикалов, и через несколько секунд они втащили в комнату Мохова и потерявшего сознание Лямина.
Пока Мохов приходил в себя, Хорев суетился вокруг с мокрым полотенцем, а Когда прикладывал его ко лбу, что-то ласково приговаривал. Наконец Мохов заулыбался, взял крепко Хорева за шею и притянул его к себе. И так застыли они, полуобнявшись, на несколько секунд, думая каждый об одном, только им ведомом.
У Рогожниковой от потрясения задергались губы, муж опять отвел ее домой и скоро вернулся.
Через несколько минут Лямин пришел в себя.
Подойдя к нему, Мохов спросил устало:
— Зачем ты так, дурачок?
— Лучше умереть, чем оставшуюся жизнь срок мотать, — кривясь лицом, неохотно отозвался тот.
— Слизняк ты, Лямин! — раздался вдруг глуховатый голос в стороне. — Трусливый слизняк!
Мохов вскинул голову, повернулся резко. Лицо у Рогожникова заострилось, натянутая на скулах кожа побелела. Широко расставив ноги, как на корабле при качке, он стоял неподалеку от Мохова, у двери, и с неприязнью разглядывал задержанного.
— Расплачиваться-то оно, конечно, труднее, страшнее расплачиваться-то, — снова заговорил он. Видно было, что полковник с трудом сдерживает себя. — По себе знаю. Я тоже хотел вот так же с жизнью рассчитаться, когда… В общем, было. Это проще. Ни за что отвечать не надо. Хлоп, и готово. Темно и пусто. И людям в глаза смотреть не надо, и совеститься не надо, и мучиться, и казнить себя не надо. Да еще в последнюю минуту думаешь, ах, какой я смелый. Не смелость это, слышишь, все наоборот совсем… А, чего там… — Рогожников махнул рукой и сразу обмяк как-то, отяжелел, сгорбился, грузно развернулся, шагнул к двери, уже на пороге остановился, спросил через плечо:
— Нам там расписаться где-то надо. Давайте.
Пикалов прихватил протокол обыска и вышел вместе с Рогожниковым.
Лямин плакал, беззвучно, жалко, неестественно скрючившись на кровати. Мохов сидел рядом, глядел на него безучастно и никак не мог сосредоточиться, только повторял про себя: «И ни за что отвечать не надо. Хлоп, и готово, темно и пусто. И ни за что отвечать не надо…» Долго сидел до тех пор, пока встревоженный Хорев не коснулся его плеча: