Под лёгкое треньканье далёких балалаек и выкрики зазывал из ярмарочных балаганов, Виктор быстро двигался сквозь торговые ряды, стараясь не упустить Игнатьева и одновременно не попасть ему под совромер. Благо, силовая подкачка помогала преодолевать сопротивление толпы без особых усилий. Националист порой оглядывался, и Холодов моментально прятался за розовыми свиными окороками, кадками с икрой, связками балыка, бочками с маринованной стерлядкой, гирляндами домашних свиных колбасок, мясных рулетов или гор тульских печатных пряников. Продавцы косились на подозрительного бородатого малого, но Виктор немедленно реагировал. «Во имя господа и во благо России» — говорил он, крестился и прижимал палец к губам. Услышав о боге и России, суровые продавцы моментально таяли и вежливо крестились в ответ.
Ближе к торговому дому стали появляться мемтуристы. В других эпохах, где побывал сегодня Виктор, мемтуристами и не пахло. Значит, лето тринадцатого года пользуется популярностью: желающих посмотреть Россию, которую мы потеряли, очень много. Вероятность столкнуться в мемориуме двум группам туристов крайне мала. Если их разделяет одна миллионная доля секунды, то они уже друг друга не увидят. А Виктору попалось на глаза уже трое. Значит, плотность туристического потока в эту эпоху очень большая. Есть популярные эпохи, куда мемтуристы лезут как мухи на варенье. Ещё следует учесть тех погруженцев, которые сейчас незримо присутствуют в режиме бога. Любого начинающего мемтуриста поначалу это пугает — что его в любой момент могут увидеть невидимые погруженцы. Ему потом и в реале начинает казаться, что за ним незримо следят тысячи глаз. Это называется синдромом боязни всевидящего ока.
В голове Виктора неожиданно раздался голос оператора мемсвязи. Холодов спрятался за широкими спинами трёх мирно беседующих празднично одетых рабочих, только что отоварившихся в торговых рядах, и вполголоса отозвался.
— Витя, это Бурлаков, — раздался в голове голос полковника. — Догнал Игнатьева?
— Почти, — уклончиво ответил фатумист. — Ты мешаешь.
Полковника было плохо слышно, потому что рядом стоящие рабочие громко разговаривали. Самый рослый разглагольствовал:
— Эх, жизнь пошла, братцы, просто сахарная! Сроду не думал, что можно так хорошо жить на Руси!
— Царю-батюшке скажи спасибо! — отвечал другой с двумя здоровенными осетрами под мышками. — Разве в какой другой стране рабочий ест каждое утро на завтрак осетринку?
Третий громко смеялся:
— Каждый день осетрина надоест! Я вот по утрам лёгкий завтрак предпочитаю: креветки или омлет из страусиных яиц.
Виктор, досадливо покосившись на гурманов, зажал уши, чтобы лучше слышать Бурлакова.
— Тут нам позвонили из Общества по защите прав прошляков, — говорил тот из кабины мемсвязи, это было слышно по характерному эху. — Там обреалились двое из какой-то квазиславянской альтерны. Парень с девкой. Так вот, они говорят, что у них заправлял всем волхв Густояр. Девица рассказала, что слышала беседу волхва с «богом». Бог называл Густояра Игорем, а тот «бога» — Владимиром Степановичем. По всем признакам Густояр — это Игнатьев. Отдел регистрации только что подтвердил. А мы пока попытаемся пробить Владимира Степановича по базе националистов.
— Как смогли твои парень с девкой обреалиться из альтерны? — удивился Холодов. — На моей памяти такое было раза три, не больше.
— Парень шустрый попался, Игнатьева-Густояра скрутил и заставил обреалить их с девицей.
Виктор больше поразился ушлости не парня-прошляка, а Общества по защите, которое моментально загребло в свои сети свежеобреаленных молодых людей. Холодов знал эту либеральную организацию, которая постоянно устраивала пикеты и митинги, требуя уравнять в правах реальных людей и прошляков. Либералы вообще любят всех равнять со всеми: белых с неграми, нормальных с извращенцами, умных с тупыми (альтернативно одарёнными), совров с прошляками. Как водится, организаторов в Обществе было раз в пять больше, чем подзащитных прошляков — типичные либералы: болтливые, трусоватые и нервно-истеричные.