Это случилось почти сорок лет назад. Яррик, ныне седовласый старик, все еще сражался во славу Империума. Война с заклятым врагом, орочьим военачальником Газкуллом Маг Урук Тракой увлекла его назад к Армагеддону — миру, создавшему ему репутацию, в то время как Голгофа осталась в руках противника и темным несмываемым пятном омрачила послужной список прославленного комиссара.
Но почему же люди вернулись? Небольшой флот, паривший над оранжевой планетой, не обладал даже крохами той силы, что требовалась для захвата враждебного мира. Впрочем, на этот раз их миссия заключалась в ином. Там, внизу, помимо орков имелось нечто важное и потерянное в прошлой войне. Империум желал вернуть себе священную реликвию: могущественный символ, способный обратить вспять ход новой войны Яррика. Речь шла о «Крепости величия».
Флот, направленный на Голгофу, представлял собой смешанное соединение. В центре боевого строя доминировал самый крупный корабль: «Потомок Тарсиса». Это ремонтное судно принадлежало Адептус Механикус — древнему и непостижимому техножречеству Марса, без которого не был бы создан ни один из присутствовавших тут кораблей. Фланги «Потомка» защищали тяжелые имперские крейсеры класса «Тиран»: «Звезда Геликона» и «Ганимед». Вокруг них роились мириады мелких кораблей сопровождения и бронированных транспортных средств. На одном из таких транспортеров — скромном судне с названием «Рука сияния» — бойцы Восемьдесят первого кадийского бронетанкового полка (неформально известного как «Раскат грома») готовились к сражениям.
* * *
— Строиться, засаленная рота! — проревел рябой сержант с обритой наголо головой. — Вы знаете чертов порядок. По ротным номерам, будь прокляты ваши глаза!
Палуба правого ангара зазвенела от стука каблуков: гвардейцы встали по стойке «смирно». Отряды замерли в строю: рота за ротой, с первой по десятую. Сержанты вышагивали взад и вперед, как голодные волки. Их прищуренные глаза пристально выискивали малейшие признаки разгильдяйства. За сомкнутыми рядами людей опускались неуклюжие посадочные боты. Трапы плавно выдвигались на палубу. Внутренности темно-серых фюзеляжей озарялись желтым светом ламп.
С правой стороны огромного ангара послышалось шипение гидравлики. Выпуская струи маслянистого пара, створки толстой двери в средней части переборки скользнули в пазы металлической стены. По стальному полу зацокали четкие и приятные слуху шаги полудюжины мужчин, бодро вошедших в огромный ангар.
— Офицеры на палубе! — прокричал другой сержант, стараясь зычным голосом донести команду до почти двух тысяч гвардейцев.
От усилий на его виске пульсировали толстые вены. Когда офицеры остановились перед собравшимися колоннами рот, старший сержант — коренастый мужчина с комковатым шрамом вместо левого уха — вышел вперед и громко отрапортовал:
— Весь личный состав на месте и собран для построения. Машины погружены в боты, закреплены и заперты в трюмах. Летные и технические группы готовы к отправке. Роты с первой по десятую ожидают вашего разрешения на погрузку!
В центре офицерской группы стоял полковник Виннеманн. Он, как всегда, сутулился и тяжело опирался на трость, но тем не менее великолепно выглядел в своей щеголеватой темно-зеленой форме, украшенной блестящими золотыми эполетами. Сегодня был последний день, когда дозволялось носить полковые цвета. Во время кампании гвардейцам разрешалась только камуфляжная форма рыжевато-красных оттенков.
Виннеманн кивнул застывшему перед ним сержанту и приготовился отдать команду на погрузку, но капитан Имрих, широкоплечий смуглый верзила, склонился к нему и прошептал на ухо несколько слов. Полковник слегка нахмурился, однако в конце концов еще раз кивнул, выразив согласие. Он сделал шаг вперед, взял мегафон из рук адъютанта и, приблизив микрофон к губам, откашлялся. Звук эхом отразился от высоких переборок.
— Те из вас, кто уже воевал со мной, знают, что я не любитель длинных речей, — произнес Виннеманн. — Давайте оставим их для ваших комиссаров и исповедников — людей, одаренных особым талантом.
Услышав этот комплимент, комиссар Слейт — ненавистный всем политический офицер полка, одетый в черно-золотистую форму своего ведомства, — слегка склонил голову в знак признательности. Стоявший по другую сторону исповедник Фридрих, сорокалетний румяный жрец, немного покачнулся на ногах — как будто под порывом ветра, который мог чувствовать только он.
— Однако, как верно напомнил мне капитан Имрих, — продолжил полковник, — нашему полку предстоит задание, аналогов которому не было в истории войн. И если важность ситуации может оправдать мой отказ от обычной сдержанности в словах, то сейчас именно такой случай, потому что мы собираемся попрать ногами мир, целиком и полностью принадлежащий ненавистному орку.
Это была особая привычка Виннеманна: ссылаясь на древнего врага, он всегда говорил о нем в единственном числе. Некоторые гвардейцы неплохо имитировали его речь — без всякой злобы, просто для прикола. Любой боец, служивший под началом полковника, питал к нему любовь и уважение. И этот почет был заслуженным. А подонки, чьи насмешки над старым Виннеманном содержали оскорбления или, более того, пародировали его физическую ущербность, тут же оказывались в полной изоляции. Сослуживцы объявляли им бойкот. Среди имперских гвардейцев такое презрение было равносильно смертному приговору.
Характерная сутулость полковника объяснялась его протезированным позвоночником. Двадцать четыре года назад — в ту пору, когда он был капитаном, — вражеский снаряд уничтожил его танк «Победитель», и Виннеманну пришлось перенести процедуру спинального протезирования. Его тело не желало принимать имплантат. Регулярные инъекции анальгетиков и иммунодепрессантов немного облегчали боль, хотя и недостаточно. Опасное ранение и последующая операция могли бы убить его, но упрямый дух героя не покорился смерти — к тому же сказалась забота одной из сестер Медикае, на которой он позже женился. Во время его медленного и болезненного восстановления военное командование предложило Виннеманну почетное увольнение. Начальники считали это логичным и единственным выбором. Виннеманн без колебаний ответил отказом. «Тогда мы отправим вас в тыловой эшелон», — настаивали руководители. Но бесстрашный танкист отверг и это предложение. «Я должен вести своих людей в атаку, — заявил он командирам. — Не важно, на каком фронте. Я буду воевать на передовой, пока у меня хватит сил». Через двенадцать лет, дослужившись до звания полковника, он принял под свою команду Восемьдесят первый бронетанковый полк.
И вот сейчас, во время короткой паузы, он рассматривал их — своих бравых танкистов. Стройный лейтенант, стоявший позади него, тихо покашлял из-под руки. В наступившей тишине звук показался неожиданно громким. Вздохнув, Виннеманн продолжил свою речь:
— Некоторые из вас и прежде воевали с орком. Причем с неоспоримым успехом. Наши победы на Фаэгосе-два, Галамосе и Индаре создали нам прекрасную репутацию, хотя многие из новичков, я полагаю, родились в более позднее время. Все же смысл моей мысли таков: мы знаеморка! Мы знаем, что человек и машина, танк и танкист, сильнее врага. Мы знаем, что можем побеждать. И мы неоднократно доказывали это!