Ноги снова подкосились, — благо, позади меня оказалась лавочка, иначе наверняка бы свалилась прямо на асфальт.
Так и уселась, прижимая руки к бешено колотящемуся сердцу, которое наверняка сейчас просто выпрыгнет наружу, так бьется!
Затаив дыхание, наблюдая за тем, как улыбчиво разговаривает он с девушками, что чуть из трусов не выпрыгивают рядом с ним, и каждая же пытается прикоснуться, и, черт, — потереться об него, — и совсем, между прочим, не целомудренно!
Вот прямо какой-то массовый стриптиз или помешательство, — им что, сразу вот вдруг стало бесконечно жарко под скупым осенним солнцем? Как бы еще иначе объяснить, отчего вдруг так приподымаются юбки и опускаются декольте, практически ничего не оставляя прикрытым? И эти бедра, что прижимаются к его ногам, и груди, которые пытаются задеть его пальцы?
А он…
Он только улыбается, ослепительный, безупречный, безумно красивый и сексуальный и уверенный в себе и что-то говорит им…
И я даже будто слышу его бархатный, удивительный голос, — с легким потрескиванием хрипотцы, каким он бывал в моменты страсти… Голос, от одного которого можно сойти с ума, даже и не видя его лица…
Сама до конца не верю в то, что все это — реальность.
Так и сижу, глядя перед собой, — а образы прошлого и настоящего перемешиваются, сливаются в одно…
Даже чувствую прикосновение его пальцев к моей щеке, как они медленно сползают вниз, заставляя меня дрожать и заливаться краской, — каждый раз, как будто в первый, опускаются к губам, — и пристальный, темнеющий взгляд, когда Антон медленно наклоняется ко мне, чтобы вместо пальцев прикоснуться уже легким, медленным, тягучим поцелуем…
Как он перерастает с безумие, а его губы уже жадно и настойчиво сминают мои, заставляя дыхание срываться, а руки опускаются ниже, сжимая грудь, скользя по дрогнувшему животу, — и еще ниже, проникая между трепещущих складочек, прижимая, раздвигая их, — и вот наш поцелуй уже наполняется стоном, который сливается в наш общий…
— Ты весь мой мир, — хрипло шепчет он, с трудом отрываясь и бегая по моему лицу темным, лихорадочным, безумным взглядом. — Ты для меня всегда будешь единственной, Мира. Ни одной женщины, никогда для меня не будет существовать больше. Никогда…
— И ты — весь мой мир, — шепчу, — задыхаясь, дрожа и плавясь под его руками, опаленная жарким дыханием и его горячей кожей, что прижимается уже к моему оголенному телу.
И вот сейчас обжигающие слезы слепят глаза.
Как же быстро он успел меня забыть, наслаждаясь обществом девиц, что его окружают! Тогда, на Побережье, я совсем не задумывалась об этом, как и о том, насколько Антон выделяется на фоне остальных молодых мужчин своей удивительной, одновременно и мужественной и изящной красотой, губами вот этими чувственными, — да всем! От всей души желала ему счастья, — но ни разу даже в мыслях не представляла себе с другой!
И искренне верила каждому его слову, каждому прикосновению, — как и своему сердцу, которое забилось по-настоящему, кажется, лишь после того, как мы однажды встретились глазами в полумраке кафе!
А теперь понимаю… Наверное, — напрасно.
И переживала о том, как он проснется, не застав меня в номере — тоже зря.
Сама себя измучила, — думая, что в этой вынужденной разлуке страдаем мы оба, — от меня как будто огромный кусок самой себя оторвали, а он…
Он, может, говорил все те же слова каждой, — вон, сколько их вокруг него, и всем он улыбается, всем вон явно рад. Зря я, наверное, так испугалась и сбежала, — еще неизвестно, помнит ли он мое имя и узнает ли при встрече…
Это — конец света, это — поезд, который сбивает тебя на всем ходу, еще и размазывая по рельсам, — изощренной пыткой, — понимать, что для него, единственного, кто действительно, на самом деле стал всем моим миром, — я оказалась просто одной из многих. Очередным вагоном, что пронесся мимо, едва зацепив взгляд.
А я… Я была уверена, твердо знала, — свои воспоминания о нем бережно сохраню в сердце, как и самого Антона — на всю жизнь. И даже в старости меня будет греть воспоминание о его горящих глазах, — увы, тогда казалось, что это все, что мне осталось!
А теперь… Теперь понимаю, что нет даже и этого. Его любовь, его слова, — все ложь. Я для него — лишь мимолетный роман, о котором быстро и надежно забыли.
И слезы — обжигают, струясь по щекам, как кислота, что разъедает душу.
Конечно, — все он позабыл, и жизнь для него продолжается, — новыми встречами, новыми ласками, новыми сплетениями тел и ног в его постели. И новыми словами о том, что кто-то для него — весь мир. Словами, что ничего не значат.