Кое-что в истории Филипа для меня мучительно и постыдно, и это отнюдь не противоестественные, грязные и больные моменты, которые в ней тоже есть. Это ничтожность некоторых деталей, с которой я не могу примириться. Многое кажется почти несущественным и совершенно будничным. Мне было бы гораздо легче, если бы внимание Филипа привлекли не эти балетки сливового цвета, обыкновенные тапочки, которые давно уже перестали быть принадлежностью только танцовщиц. Они продаются в любом универмаге задёшево, прошитые или на клею, с бантиком или без бантика, всевозможных оттенков, матовые и лакированные. И то, что в данном случае они были из телячьей кожи, тонкой отделки и изысканные, не меняет того факта, что в начале этой истории стоит пара дамских туфель.
Начало? С этим вот какое дело. Никто не может определить, с какого события начинается история. В начале господь сотворил небо и землю, так пишут – но чем он занимался до этого? И чем бы ни было то, чем он занимался до этого: почему бы это также не отнести к началу? Физики, которые заменяют бога-творца первоначальным взрывом, возразят, что вопрос абсурдный, поскольку он уже предполагает наличие времени, а время не существовало до бога или до первовзрыва. Книги и фильмы всегда утверждают некое начало, но в действительности после первоначала уже нет больше никаких начал. И пока что нет никакого конца, если это может послужить утешением. Одно втекает в другое; но вот каким образом конец одной истории связан с началом другой, остаётся непостижимо уму человека. Кто хочет распутать ткань действительности, сам в ней запутается. Это то, что я отвергаю. Я хочу разгадать загадку, но я не хочу сойти с ума.
Я свидетель тех мартовских дней, и как свидетель буду повествовать о них, полностью и неприкрашенно. Кое-что выставит меня в дурном свете, но мне это безразлично. Я мог бы – ради того, чтоб казаться достоверным, – в одном месте кое-что опустить, в другом месте кое-что присочинить. Но я не хочу это делать. Моя одержимость, тут я должен в этом признаться, моя одержимость – это правдивость. И будь это сколь угодно пошло или нет, но Филипа привели в движение именно балетки сливового цвета. Почему он за ними пошёл? На это у меня нет ответа. То была игра, по крайней мере поначалу, безобидная и безопасная, ибо если бы Филип мог предположить, что произойдёт с ним в следующие часы, он бы тотчас же отстал от женщины. Он не искал своей погибели, не ждал никакой опасности, хотя в тот момент, когда эта опасность наступила и он понял, на какой ниточке висит его существование, он без колебаний подверг себя этой погибели.
Доподлинно известно: в тот вторник, а это было одиннадцатого марта, в четверть пятого, Филип – мужчина сорока с лишним лет, ближе к пятидесяти, грузный и за последние годы несколько обрюзгший – ждал в кафе на краю Старого города некоего господина Ханлозера. Филип не знал его в лицо, ему было известно лишь, что тот недавно обанкротился со своим малярным бизнесом, из-за чего был вынужден продать земельный участок, который несколько поколений был в собственности семьи, незастроенный кусок земли высоко над озером. Назначенное место встречи не нравилось Филипу, он бы предпочёл совещательную комнату в своей фирме, но поскольку чуял скорую выгоду этой сделки, которая могла принести ему тысяч тридцать, по его оценке, и поскольку ему так или иначе надо было в шесть часов вечера объявиться у Белинды, а она жила недалеко от этого кафе, он согласился.
Кафе размещалось в одном буржуазном строении девятнадцатого века, бывшем грандотеле из времён большого расширения города, когда ровняли с землёй артиллерийские укрепления и надсыпали берега озера. Тон в атмосфере кафе задавали золото и красный плюш, широкая лестница вела на подиум, за столами сидели матери со своими детьми, перед ними стояли остатки сладостей, пустые стаканы из-под фруктовых соков и чашки из-под кофе. Ханлозер заставлял себя ждать, и Филипа так и подмывало уже заказать себе кусок торта из витрины, но поскольку до назначенного времени оставалось всего пять минут, а он ни в коем случае не хотел, чтобы его застали с набитым ртом, ему пришлось удовольствоваться одним кофе, в который он всыпал две гильзы сахара. Однако и через десять минут, за которые можно было бы спокойно умять полторта, Ханлозер так и не появился. Он не реагировал ни на звонок, ни на сообщение, которое Филип ему отправил. А после того, как Филип получил подтверждение от Веры, что у него правильный номер, он стал просматривать последние известия о самолёте Малайзийских авиалиний, Боинге-777, который в минувшее воскресенье исчез где-то в «ревущих сороковых» широтах над Атлантическим океаном с двумястами тридцатью девятью душами на борту; эта трагедия вызывала его тревогу. Власти в Кулуа-Лумпуре не имели ни малейшего представления, что случилось с самолётом. Поиски, час от часу расширяя радиус действия, не приносили результата. В списке пассажиров наряду с китайскими и малайзийскими именами значились и два австрийца – на самом деле иранцы, которые попали на борт с поддельными паспортами. В течение нескольких часов эти двое считались террористами, пока не выяснилось, что они нелегальные иммигранты, и этот след тоже никуда не вывел. Не обнаружили никаких обломков, а нефтяные пятна в Малаккском проливе, как оказалось, были обыкновенным следствием рядового судоходства.