Ночами он теперь иногда слышал, как испанец чешется. Какое-то время тот пытался утаить это дело, но скоро стало ясно, что он чего-то подцепил. Он потел и говорил путано. Две недели испанец упирался, но потом зуд измучил его, и он позволил усадить себя в машину. В Салахе был один ветеринар, туда они и направились. На главной автостраде кантона они напоролись на патруль. По старой просёлочной дороге он нёсся со скоростью сто тридцать, но за ближайшей деревней уже весь горизонт озарялся синими мигалками. Он так и остался сидеть на водительском кресле, руки на руле. Испанец убегал через поле. Они натравили на него собак. Это была последняя картина, в которой он видел испанца. Лежащим в борозде с озимым ячменём, псы лапами на его спине.
Две недели он просидел в следственном изоляторе. В тюрьме на окраине города, в котором он до сих пор ни разу не был. Потом ему выделили адвокатессу, свеженькую, только что с конвейера. Она пахла зелёными яблоками и говорила без умолку. За пару взломов и сигареты судья дал ему двадцать восемь месяцев в Санкт-Йоханнсене. Он просился на полевые работы. Они засунули его в столярную мастерскую. Сколачивать деревянные ящики. Однажды, после Пасхи, он сунул палец в ленточную пилу. В больнице хирург умудрился снова пришить ему этот палец. Потом он попал в прачечную. По вечерам читал книги, в которых ничего не понимал. Однажды октябрьским днём они отпустили его на волю. Новый год он праздновал на перевалочной базе Армии спасения. Ему разрешили пробыть там три месяца. Они оставляли его в покое, если он время от времени показывался на богослужении, после которого собирал церковные книги с текстами. На богоявление ему исполнилось сорок. Он никому про это не сказал.
Летом он появился в салоне одной парикмахерской, при женщине, с которой лет пятнадцать назад их какое-то время часто видели вместе. Он мыл клиентам волосы и замешивал средство для обесцвечивания. По вечерам они иногда любили друг друга. У женщины были скрюченные ступни, но это им не мешало. Однажды во вторник, под вечер, в парикмахерской объявился один тип, дальнобойщик. Короткий как брюква, с букетом роз в охапке. Она закрыла лавочку и умотала с ним Бог знает куда. Там они оставались часа три. Когда вернулись, она первым делом разложила в порядке журналы и протёрла раковину для мытья волос. Мы хотим ещё раз попробовать, сказала она, извини. Он ещё наполнил шампунем последние бутылки, а потом ушёл.
Он попытался взять старый след. Ошивался на садовых участках, вскрывал деревянные домики, потрошил морозильные шкафы. Но времена изменились. Теперь дачные участки охраняли сторожа с газовыми баллончиками и фонарями. Он нашёл себе работу у плиточника. Тяжёлое ремесло, но хорошие деньги, он мог даже откладывать понемногу. Через несколько месяцев он повредил себе правое колено. Врач прописал ему опталидон. С таблетками всё было в норме, а вот без них его так трясло, что он ложкой в рот не попадал. Он купил себе машину, помятый «санбим» с виниловым кузовом. Шесть дней он бесцельно колесил по стране, туда и сюда, от Аренберга до Ружемонта, опустошая один бак за другим. Вскоре после Дня Всех Святых, в ноябре, он снова объявился в кантоне Юра. В трактире у Фринвиллера он набил себе брюхо зеленью, обжаренной на сале, и колбасками, выпил две бутылки алжирского и пол-литра сливового ликёра «Дамассин». На тихой малоезжей дороге он надел на выхлопную трубу шланг. Его нашёл лесник – скорее мёртвого, чем живого. В Брудерхольце ему удалили одно лёгкое. В курилке он познакомился с вдовой гаражиста. Четыре миллиона, но у неё было всего лишь несколько месяцев на то, чтобы их потратить. Они играли в карты, в «ромме». Потом медсестра назначила ему кислородный дыхательный прибор. Врач-ассистент его выписал. Куда ты хочешь, спросила его вдова. Он молчал. Я хочу умереть дома, сказала она, но я больше не могу подниматься по лестнице.
Он поселился в двух комнатах на первом этаже. Одна выходила на террасу, при другой была своя ванная комната с фарфоровой ванной. Он готовил еду, по утрам переносил вдову из спальни к столу завтракать. Ездил в город, делал покупки. Когда приходили в гости её дети, он уходил из дома. Брал её «ягуар», колесил по окрестностям и проматывал деньги, которые она без слов выкладывала перед ним на стол. Два раза в неделю она напивалась, предпочтительнее всего яичным ликёром, чаще всего на кухне. Из-за медикаментов она не могла много выпить. Предавалась одним и тем же историям про то, как её муж изменял ей с представительницей оптовика запчастей, той малышкой, которая после ремонта мыла машины, да он бы изменял ей и с пивом в рабочей столовой, кабы не сдох. Его эти рассказы не увлекали, даже если она впадала в ярость и швыряла свой стакан о стену. Она часто врала, он очень скоро это обнаружил. Но хотя бы не умирала. Соседи начали перешёптываться, но через два года привыкли к нему. Он делал кое-какую работу для людей в своём квартале. Кому подстригал живую изгородь. Кому после наводнения откачивал подвал. Шесть лет подряд. Однажды в августе, в четверг он нашёл её на полу в её спальне. Дети дали ему три дня, чтобы он убрался из дома, но ему понадобилось всего три часа, чтобы упаковать свои вещи в «ягуар».